ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД.
Никаких особенно памятных событий тогда не произошло. Почему именно полтора года? Может, мальчишка действительно его только дразнил?
Но в глубине сознания он знал, что это не так.
Что-то было.
Он составил кредитные карточки в одну стопку и машинально перетасовал, словно колоду карт.
ПОЛТОРА ГОДА.
Он пытался хоть за что-нибудь зацепиться.
(Полтора года).
Он должен их воскресить. В некоторых случаях подобное занятие превращается в пытку и способно свести с ума.
(Полтора года).
Что это было?
«Послушай, все это глупая затея, — он без труда узнал голос. — Что изменится, если ты даже вспомнишь? В тебе сидит бомба с хитрым детонатором в мире. И никакие воспоминания не смогут его вырубить, ты это прекрасно знаешь».
Да, пожалуй, это так. Но я знаю также и то, друг, что если не сумею найти ответы на эти вопросы, они будут преследовать меня до самого морга той больнице, где я врежу дуба на последней стадии болезни, когда мои волосы вокруг кровати собирать уборщица, а все остальное превратится в гнилые мощи, обтянутые прозрачной кожей. Поэтому иди к черту со своей рациональной логикой.
Итак, что могло произойти полтора года назад?
Фактически то же, что всегда: работа, работа, работа… Изредка — командировки в другие города (собственно, все та же работа). Еще реже — вечеринки, которые Герман всегда ненавидел, причем все сильнее. Одно только упоминание о мероприятии приближающегося вызвало у него гадкие ощущения. Удивительно, как он вообще стал преуспевающим бизнесменом с таким подходом к жизни. Вероятно, здесь была заслуга не его, а Алекса, надо отдать тому должное. Посещал же Герман вечеринки преимущественно для того, чтобы избежать удивленных взглядов коллег и обучающих разговоров шефа.
Вот, пожалуй, и все, что он мог вспомнить.
И еще операция на аппендицит, которая едва не забила гвозди в его гроб.
Ровно полтора года назад.
Приступ схватил еще в киевском аэропорту перед вылетом домой, во Львов. Когда объявили шестичасовой задержки рейса, Герман купил в аптечном киоске упаковку анальгина, принял сразу три штуки и вернулся в зал ожидания, где, скорчившись в кресле, отсидел все 6:00. К тому моменту от целой упаковки анальгина осталась одна таблетка, треснула почти пополам и напоминала два молочные зубы. Киоск был уже закрыт. А потом бодрый голос диспетчера порадовал пассажиров, летевших с Германом одним рейсом, объявив о дополнительной трехчасовую задержку. Герман чувствовал, что у него начинается жар. Моментами он почти ничего не видел, только знал, что ему становится все хуже. Он практически не помнил как оказался в самолете. Но «скорая» увезла его из дома только в конце следующего дня. Очнувшись после операции, Герман со слов дежурного врача узнал, что жить ему оставалось считанные минуты, — распространялось воспаления. Его едва успели спасти.
Все это случилось именно полтора года назад.
Герман вскочил.
— Вот! — он ударил кулаком по столу, чувствуя какое-то злобное удовольствие.
Как он мог этого не учесть, — ведь это до смеха элементарно!
Он быстро взглянул на часы: за пять третья.
Еще успевает.
Элементарно.
* * *
— Вряд ли смогу вам помочь, — пожала плечами молоденькая медсестра, которая сидела по другую сторону окошка регистратуры. — Возможно, вам стоит подняться наверх, в хирургическое отделение, где вам делали операцию. У них свой отдельный архив.
— А если там мне не помогут? Куда бы я мог еще?.. — Герман почти просунул голову в окошко, чтобы лучше расслышать слабый голос регистраторши, но и, пожалуй, истолковала это по-своему.
— А… — сестра запнулась, когда их глаза встретились, и через секунду покраснела, словно Герман навязчиво выяснял дату ее первой менструации.
— А… там вам все скажут.
— Спасибо.
Он направился к лестнице и услышал, как захлопнулося окошко регистратуры. Конечно, гораздо проще было пересечь холл, где на противоположной стороне от регистратуры находились двери лифтов. Однако Герман решил, что доберется до хирургического отделения, расположенного на четвертом этаже, гораздо быстрее, если воспользуется лестнице.
ПОЛТОРА ГОДА НАЗАД.
Возможно, именно здесь с ним случилось…
Ради этого он сюда и пришел.
Когда он достиг пролета между третьим и четвертым этажами, где разрешалось курить, через легкую завесу дыма, заслоняла людей, Герман увидел… себя самого. И чуть не запорол носом об пол, споткнувшись место. Кто-то выпустил густую струю дыма, и лицо мужчины исчезло. Через секунду Герман с сердцем, что бешено колотилось в груди, преодолел пролет. Потом все-таки решился повернуть голову туда, где стоял его двойник. Между ними теперь расстояние было не более одного метра, и человек абсолютно не был на него похож. "Что за…"
Миновав белые двустворчатые двери, над которыми висела большая табличка с надписью «ПЕРВОЕ ХИРУРГИЧЕСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ», Герман увидел знакомый длинный коридор, сейчас практически пуст. Если не считать двух больных, слонялись далеко в конце. Пустой на данный момент сестринский пост с нависшей над столом настольной лампой, напоминала голову одинокого грустно цапли. Здесь царили тишина и какое-то безвременья.
Это место вдруг показалось Герману зловещим, словно он попал в узкий подземный тоннель, тянется в таинственную молчаливую темноту, а вместо дверей палат темнело пропасть древних гробниц, в сумраке которых терпеливо таилось что-то, что ждет его все эти полтора года. А те двое больных в конце коридора…
«Сегодня пятница, — наконец сообразил Герман — после обеда почти все пошли домой».
Он медленно пошел по коридору, надеясь встретить медсестру или дежурного врача. Вокруг витал характерный запах больницы и еще какой-то. Какой именно, Герман не мог определить, но он этот запах знал. Когда он прошел закрытые двери со строгой табличкой «ординаторской», резко усилился запах медикаментов, который подсказывал, что где-то около двери процедурной, а может, и перевязочной. И действительно — следующие двери, открытые на два пальца, которые словно приглашали войти, оказались перевязочной. Герман ее очень хорошо помнил со всей обстановкой и столом, царящей в центре и напоминает операционный. В голове сами собой всплыли строки:
… всех лечит, всех исцелит — добрый доктор Айболит!
А потом почему-то:
Добрый доктор Айболит В перевязочной СИДИТ…
Перед глазами Германа возник образ доброго врача, как на рисунке в детской книжке, которая была у него когда-то очень давно. Хотя маленький врач в аккуратном белом халате весело улыбался, его глаза оставались