честно, не так, как у Горбачёва. И меня знаменитые украинские диссиденты, правда перемежая ругательствами, хотя я очень мягко выражался, заверили: нет, у нас будет честно вопрос стоять. Прошёл месяц — и мы читаем: «хотите ли вы, чтобы Украина, такая-сякая замечательная, с демократией, с правами человека, была независима, — или нет?» Ну если в течение одного года одно и то же население дало вот такие два результата противоположных, то чего стоят оба референдума? Если два референдума в один год вот такие, чего они стоят? Обидно то, что эта злость к москалям уже на доме Михаила Булгакова выразилась по-фашистски, заливали цветной краской дом Булгакова, — с этого они начинают свою культуру? А вот читаем газету, областную газету города Ровно: «Должны ли украинцы беспокоиться о благополучии русских? Украинцам жизненно необходимо осознать, что их нездоровая терпимость к русским вредит украинскому народу. Надо, чтобы „русские братья" в кавычках повернули на своё подворье. Они услышат этот призыв тогда, когда на Украине им будут созданы невыносимые условия. Пора москалю возвращаться в свой заплесневелый дом». Так из этой статьи что же получается? Что им нужны были только земли, а вы, русские, убирайтесь вон? Ныне весь мир встревожен: кто наследует империализм Советского Союза? А малоимперское мышление наследовали некоторые республики. Скажем, Молдавия считает, что она отделиться имеет полное право, а от неё отделиться не имеет права никто: это уже сепаратисты. Грузия считает, что она отделиться конечно имеет полное право, но от неё никто не имеет права отделяться, — скажем, Южная Осетия или Абхазия, — ни в коем случае. Вот это малоимперское мышление, оно действительно не умерло, но оно пошло по республикам, Россия его не переняла.

Этот стол вы привезли из России?

Да, это старый петербургский стол. А это, над ним, — Столыпин в день убийства. Это снято в Киеве; поскольку празднество, он надел парадный китель председателя совета министров, и вот в этот день он снят. Да, Столыпин уже сейчас вошёл в моду, сейчас уже разрешается Столыпина хвалить. А когда я только начал писать о Столыпине, ведь просто лай стоял: как я могу реакционера, вешателя защищать и что-нибудь хорошее о нём говорить. А что он видел при жизни? При жизни видел одну травлю.

Александр Исаевич, на вопрос можете не отвечать, я знаю, что вы подпольщик, конспиратор старый. Но — над чем работаете?

Я вам уже сказал, что в ходе моей двадцатилетней непрерывной работы над «Красным Колесом», — а вообще над «Красным Колесом» я работал, если не непрерывно, то с 1936 года, значит 54 года, — за это время я настолько был поглощён главной работой, что еле-еле вырывал себя на другие работы. У меня были начатые другие, и я все их покидал, потому что соединить с «Красным Колесом» не удавалось. А теперь я кончил «Красное Колесо», и у меня от него материала — остатки и отростки в разные стороны, с которыми тоже надо разобраться.

Эту эпопею вы задумали в 18 лет. Это правда, что какие-то уже тогда записанные страницы вошли в окончательный текст?

Да. Я уже в 1936 году выбрал самсоновскую катастрофу из всех эпизодов Первой Мировой войны. И тогда же начал писать, а потом листки чудом сохранились; у меня много потерялось, бомбой уничтожило пристройку, где мы с мамой жили. И тем не менее вот эти главы сохранились, в другом месте, и я их стал читать — и вижу, что конструкция абсолютно правильная, а текст — текст не годится. Фактура не годится.

У вас есть много работ о русском языке. Важный сегодня вопрос: засорение и коверкание русского языка.

Это меня мучит, я болею от того, что делается с русским языком. Само собой, с русской нравственностью, но ещё с языком почему? Ведь, как обезьяны, перенимаем что-нибудь с Запада. Рейтинг, брифинг, подождите, ещё на -инг… прессинг. Неужели нельзя сказать «давление»? Почему рейтинг, а не «мера успеха»? Консенсус — почему не «взаимное согласие»? Теперь: истэблишмент, истэблишментский, — кому это говорится? А ещё надумали — мэрия, хотя есть «городская управа», всем понятное слово; нет, мэ-э-эрия, как будто корова мычит, мэр посёлка, мэр рабочего посёлка, первая леди города, — зачем это копирование? Обезьянничанье ничтожное. Конечно, это всё соскочит, так же как во времена Петра нахлынуло голландских слов, всё было забито, и всё это сошло. Русский язык и это выдержит, но стыдно обезьянничать сегодня, а считается — это мера интеллигентности. Если вы употребляете «консенсус», то, значит, вы уже действительно развиты, или там «имплификация», «филиация», — сразу всем понятно, что человек невероятно эрудирован…

А это, вы видите, — мой фильмоскоп, это мой друг и приятель надёжный. Если бы не он, то множество архивных материалов было бы для меня недоступно. Потому что сейчас в Соединённых Штатах редко присылают подлинники книг, или рукописей, или газет, а обычно вот в виде плёнок.

Это «Известия»?

Да, это «Известия» за 1928 год. Я сейчас как раз занят чтением «Известий» за 1927-29, — «великий перелом».

Вы очень организованны.

Ну, если бы не организация, я «Красного Колеса» бы не написал. Если бы я это хаотически держал, всё бы пропало. Я всё время записывал методически, тут и на папках тоже можно видеть, это папки по «Красному Колесу», вот отдельно Милюков, Гучков, Шингарёв, железные дороги отдельно, рабочие группы, инженерия, земля и деревня, деревня вообще, деревня в 1917 году, потом идёт Ростов, Киев, студенчество, петроградский гарнизон, отдельно казаки в Петрограде, Балтийский флот, просто Петроград, Москва, либеральное общество, гражданская жизнь, пресса, фронт, военное наступление, чисто военные вопросы, Ставка, — это всё нужно твёрдо знать, всё сразу верно располагать, а иначе запутаешься, никогда не найдёшь. Но, когда мне нужна какая-то тема, я беру — и у меня всё соединено вместе, что собрал.

А во сколько томов «Красное Колесо» получается?

«Красное Колесо» составило десять томов. Я могу вам показать, как это выглядит. Вот Собрание сочинений, вообще всё моё Собрание сочинений. Сделано оно нами с женой вдвоём, здесь. Собственно, кроме неё, я ни с кем не сотрудничал. Она была у меня и критиком, чутким и тонким критиком; она была у меня и редактором, очень способным редактором, она к этому прирождена, и также все эти тексты она набрала на электронной машине — сама, всё исправляла, и мы отсюда готовую пачку набора посылали в Париж, там фотографировали и в книжку катали. Иначе в наших условиях, если в какое-нибудь издательство посылать гранки, так когда пришлют на корректуру, первую, вторую, — это и за 150 лет не издашь.

Но вот, Александр Исаевич, десять томов труднейшего повествования, с огромными вставками из