судьбы разных людей в бурные и трудные для народа времена — и тех, кто не выдержал и сломился, и тех, кто прошел сквозь все испытания, не роняя своего достоинства и не теряя человеческого облика. Судьбы простых людей — вот основное содержание произведений современной китайской литературы. И, может быть, именно поэтому повесть оказалась жанром, наиболее подходящим для выражения этих писательских намерений. Уместно вспомнить слова В. Г. Белинского: «Что такое и для чего эта повесть, без которой книжка журнала есть то же, что был бы человек в обществе без сапог и галстука, эта повесть, которую теперь все пишут и все читают?.. Когда-то и где-то было прекрасно сказано, что «повесть есть эпизод из беспредельной поэмы судеб человеческих». Это очень верно»^[2]. Верно и для китайской литературы наших дней, которая повернулась лицом к жизни и судьбам человеческим.

В начале 1981 года Фэн Цзицай опубликовал открытое письмо писателю Лю Синьу, предлагая обратиться к «описанию жизни людей». Призыв Фэн Цзицая нам может показаться банальным, но нельзя не учесть, что в китайской литературе предшествующего периода роль героя была сведена почти на нет, герой был только винтиком в большой государственной машине, он не имел права на личную судьбу, а должен был лишь беспрекословно претворять в жизнь спущенные сверху лозунги. Картина жизни современного Китая складывается из произведений разных писателей, у каждого из которых есть свои темы, свои жизненные наблюдения.

Немало споров вызывает сейчас творчество Ван Мэна. Он родился в Пекине в 1934 году, начал увлекаться литературой в школьные годы. Еще до Освобождения он установил связи с подпольщиками-коммунистами и стал принимать участие в революционной деятельности. В 1948 году, когда ему не было еще и четырнадцати, он вступает в КПК и занимает различные должности в Коммунистическом союзе молодежи Китая. В 1955 году Ван Мэн публикует отрывки из своего романа о жизни школьников — «Да здравствует молодость!», который, однако, в полном виде вышел лишь в 1978 году. В 1956 году появляется рассказ Ван Мэна «Новичок в орготделе»^[3] — правдивое повествование о горящем энтузиазмом юноше, попадающем на работу в один из пекинских райкомов. Думая увидеть там людей, с которых следует «делать жизнь», он сталкивается с формальным отношением к делу, равнодушием, скрываемым за трафаретными высокими фразами, эгоистическими устремлениями. Рассказ резко выделялся на общем фоне литературы того времени своим реализмом. Он вызвал бурную дискуссию, а уже в следующем 1957 году, когда началась кампания борьбы с «правыми», Ван Мэн был зачислен в «правые элементы», исключен из партии и сослан в деревню под Пекином на пять лет для занятий крестьянским трудом. В 1962 году он возвращается в город и начинает преподавать на филологическом факультете Пекинского пединститута, но уже в следующем году его переводят в далекий Синьцзян, где он служит в местном отделении Объединения работников литературы и искусства, а потом вновь отправляют в деревню в качестве помощника бригадира народной коммуны, где он проводит восемь лет. В 1973 году Ван Мэн, изучивший за эти годы уйгурский язык, попадает на работу в отдел культуры Синьцзян-Уйгурского автономного района и начинает заниматься переводами. Только в 1979 году Ван Мэн был возвращен в родной Пекин. Биография его, которую мы постарались изложить достаточно подробно, не является исключением, такая же судьба в конце 50-х годов постигла и талантливых писателей старшего поколения Ай Цина, Дин Лин и некоторых других — их имена хорошо известны у нас в стране.

Вернувшись к писательскому труду, Ван Мэн активно включился в тот поток литературы, который стали называть в Китае «литературой шрамов и слез», то есть литературы обличительной. В 1979 году Ван Мэн публикует повесть с необычным названием «Були». Молодые читатели, увидев это название, думали, что «Були» — это имя героя или какое-то неведомое иностранное слово. Люди старшего поколения знали, что «Були» — это китайское сокращение слов «С большевистским приветом». Выражение это было забыто в Китае едва ли случайно, ведь те, кто пользовались им, в подавляющем большинстве оказались в ссылках, школах перевоспитания.

Вслед за повестью «С большевистским приветом» появилась другая, «Мотылек»^[4] — история партийного работника, слепо верившего в непогрешимость спускаемых сверху установок и легко творящего расправу над людьми, а потом оказывающегося в том же самом положении свергнутого, оплеванного и сосланного в деревню на физический труд бывшего кадрового работника. Небольшая повесть «Чалый», как и «Крик» Фэн Цзицая, — это рассказ о незавидной судьбе китайского интеллигента — на сей раз музыканта, сосланного в далекие пограничные районы провинции Синьцзян, то есть в те края, где отбывал ссылку Ван Мэн. В повести, как это обычно для прозы Ван Мэна последних лет, нет четкого сюжета, едва ли можно считать сюжетом движение героя, едущего по делам службы в горы к пастухам-казахам на своем захудалом, чалом коне; это описание коня, всадника, его дум, переживаний, мыслей, обрывков мыслей — вплоть до каких-то подсознательных видений или мечтаний о красоте жизни. Героя повести зовут Цао Цяньли. Цао — одна из обычных китайских фамилий, Цяньли — имя. У китайцев всего около 400 фамилий, но нет стандартных, как у нас, имен. Имя каждый раз придумывают родители. Цяньли значит «тысяча верст». Это обычное в китайском фольклоре определение сказочного скакуна — «тысячеверстный скакун». С таким конем принято сравнивать и человека, обладающего незаурядным талантом. Сколько горькой иронии скрыто в том, что талантливый человек по имени Тысячеверстный ездит на самом никчемном коняге, хуже которого нет в народной коммуне. А разве не нелепо то, что музыкант, человек с университетским образованием, могущий услаждать своим искусством народ, прозябает на посту учетчика большой бригады. Чтобы не рассказывать подробно биографию своего героя, автор вставляет в текст повествования его анкету — прием необычный, но помогающий читателю сразу же представить жизненный путь героя и одновременно сложную историю Китая 50—70-х годов, когда бурные политические кампании и чистки сменяли одна другую. Образ Цао Цяньли вместе с тем глубоко индивидуален. Это впечатление возникает у читателя потому, что индивидуальны переданные автором мысли героя, его ассоциации, его сложный духовный мир, в котором возникают то размытые и уже бессвязные картины его далекого прошлого, в которых Сергей Прокофьев соседствует с казахами-пастухами, то какие-то почти галлюцинации, навеянные красотой синьцзянской