выбирали ее, походя, и отправляли дальше.
Воздух звенел.
Миновав почтительно расступившихся подростков, Зверь подошел к умирающему. Боль. Смешная боль. Слабенькая. Бродяга сломался раньше, чем острие вошло в его тело.
— Умри, — разрешил Зверь.
И человек умер.
Зверь обернулся к толпе. На него смотрели. Сколько глаз? Сколько их здесь вообще? Он забрал их игрушку, их жертву, их добычу. Он — хозяин.
Хозяин?
О, да! Ни один, ни один из них не осмелится спросить: по какому праву ты сделал это, Вантала?
Власть. Тень власти. Лишь намек на то, что он получит, взяв Санкрист. Взяв то, что принадлежит ему по праву.
Зверь улыбался.
Сколько их здесь? А, не важно.
Он раскрылся, отдавая им посмертные дары, отдавая жизни, так это называется здесь. Сто, двести, пятьсот, тысячу… Он не считал. Жизни, оцененные по категории экстра.
Синими стенами поднялся к небу свет пентаграммы.
Выли. Сотнями глоток выли, рычали. И опускались на колени. Один за другим, ряд за рядом, на колени, склоняли головы — бритые, хайрастые, со скромными косичками и панковскими гребнями, выкрашенными в ядовитые цвета. Такие разные. Такие одинаковые.
Такие смешные.
— Вантала…
Не имя — молитва. Не кличка — клич. Рокот множества голосов, дрожь земли под ногами.
— Вантала.
— Меня зовут Эрих, — будничным голосом напомнил Зверь, — встаньте уже, я и так знаю, что вы меня любите.
А утром было утро. Краешек черного солнца на забелевшем небе. Палатка и спальный мешок. И женщина рядом. Сойка. Ее так звали — Сойка. Интересная девчонка, она умела свистеть так, что незащищенный человек и помереть мог. Мозги взрывались. Вот только нечасто попадались здесь незащищенные. Сойка была живой. Одна из немногих живых вампиров. Даже среди подростков больше половины уже хотя бы по разу, да были убиты. А Сойка была живой, и поэтому теплой. И Зверь выбирал ее, когда нужна была женщина. Ее одну, несмотря на то, что желающие находились всегда. Собственно, именно потому, что желающих было с избытком. Не хватало еще обзавестись здесь гаремом. Коран вон уже кто-то пишет. Как бишь там оно называется… слышал ведь краем уха. «Слова Ванталы», что ли? Мухаммед недоделанный. Сойка была теплой. И Зверь не спешил вылезать из спальника. Лежал себе, уткнувшись подбородком в ее светловолосую макушку, слушал тихое сопение. Горячее дыхание щекотало кожу. Зверь улыбался. Получилось. Кажется, получилось забыть. О ней… Проклятье! Он осторожно выбрался в утреннюю знобкую свежесть. Быстро оделся. Тишина вокруг. Спят все. Вампиры — твари ночные, днями предпочитают прятаться. Хоть и не вредит им здешнее солнце, а против инстинкта не попрешь. — Ты уже уходишь? — сонно спросила Сойка и села в спальнике, потирая глаза. Такая забавная, растрепанная, светлые короткие волосы торчат во все стороны, как соломинки из снопа. — Пора, — Зверь завязывал шнурки на кроссовках. Хорошая привычка — держать в багажнике Карла сменную одежду. А Серп даже расстроился слегка, когда Зверь вчера влез в привычные джинсы. Идея смокинга в Песках ему явно понравилась. — А мне приснилось, — Сойка вылезла из мешка, поежилась и потянула спальник на плечи, — мне приснилось, что ты — Темный Владыка, представляешь? — Не-а, — помотал головой Зверь, — Не представляю. Лучше бы тебе приснилось, что я приз беру в Больших гонках. — Приз ты возьмешь, — убежденно сказала Сойка, — ты — лучший. — Во веки веков, аминь, — Зверь поцеловал ее и побрел к Карлу.
Днем он грезил о ней. Грезил наяву, снова и снова, как в покадровом просмотре вспоминая каждое движение, каждый жест, поворот головы, сумасшедшее пламя во взгляде. В мастерскую пригнали целое стадо тяжелых грузовиков — на профилактику. Государственный заказ. «Драйв» получил такой впервые, и Гейнц Хейни, хозяин мастерской готов был каждую машину языком вылизывать. Он на эти грузовики едва не молился. А заодно он готов был молиться на Зверя. Знал, Богомол, чьи руки золотые репутацию «Драйву» делают. Богомол не потому, что набожный, а потому что похож. Локти-коленки, вместо живота позвоночник, и росту столько, что Зверь, кажется, под мышкой у него мог пройти и макушкой не зацепиться. В общем, Хейни вьюном вокруг своего мастера вился, обещал зарплату повысить, премию выплатить и на родной дочке женить, лишь бы только прошло все без сучка и задоринки. Дочка Зверю была без надобности. Грузовики, добродушные и серьезные как танки, приглянулись сразу. Подлечить их действительно следовало. То ли схалтурили мастера на предыдущем профосмотре, то ли обращались с машинами неподобающим образом, но болячки, разной степени запущенности были у всех. Зверь грезил о ней и лечил машины. Он лежал в яме, закинув руки за голову, таращился в нависшее над ним брюхо грузовика и вспоминал. И улыбался. И было ему хорошо. Пока Богомол не заблажил снаружи: — Эрих, Эрих, сынок, с тобой все в порядке. Сейчас, мальчик мой, сейчас мы тебя вытащим. Тяжеленную тушу стоящего над ямой мастодонта явно пытались сдвинуть. Зачем? Вернувшись к реальности, Зверь понял, что грузовик накрыл яму полностью, так, что ни сюда, ни отсюда дороги нет. Сдуреть можно. Совсем же чужая машина, а поняла своей железной душой, что хочет человек побыть один, помечтать спокойно. И, в меру способностей, создала условия, так, как она их разумеет. — Ладно, — сказал Зверь, — выпусти меня отсюда. Богомол принял его в объятия и едва не расцеловал: — Не уследили. Оно со стопоров-то… ну, ты понимаешь. Вроде был только что, и вдруг раз… Эрих… — огляделся вокруг глазками своими базедовыми, сбавил голос до шепота: — Эрих, как ты это делаешь? — Что? — не понял Зверь. — Оно… — у Богомола дернулась щека, — оно само. Чинится. Они все, сколько есть, все само. — Чиниться само оно не может, — наставительно произнес Зверь, и решил при случае дать самому себе в ухо, чтобы не забывался, — профилактика — это другое дело. Тут подкрутить, там подправить — это не ремонт, а баловство сплошное. Потому и само. — А-а, — глубокомысленно кивнул Богомол, — тогда, конечно, да. Тогда… Да я-то ведь понимаю. Ребята вот удивляются. Зверь вздохнул и пошел убеждать «ребят» в том, что ничего из ряда вон в мастерской не случилось. Ну, денек. Что вчера, что сегодня! А дома еще эта звезда театральных подмостков со своими тараканами. Ушел ведь с премьеры. Не поздравил даже. Не то, чтобы нужны ей были его поздравления, но на мозги все равно накапает. Бежать отсюда надо. Бежать.
Дома, как и следовало ожидать, было полно цветов. Анжелику завалили букетами, и она,
А утром было утро. Краешек черного солнца на забелевшем небе. Палатка и спальный мешок. И женщина рядом. Сойка. Ее так звали — Сойка. Интересная девчонка, она умела свистеть так, что незащищенный человек и помереть мог. Мозги взрывались. Вот только нечасто попадались здесь незащищенные. Сойка была живой. Одна из немногих живых вампиров. Даже среди подростков больше половины уже хотя бы по разу, да были убиты. А Сойка была живой, и поэтому теплой. И Зверь выбирал ее, когда нужна была женщина. Ее одну, несмотря на то, что желающие находились всегда. Собственно, именно потому, что желающих было с избытком. Не хватало еще обзавестись здесь гаремом. Коран вон уже кто-то пишет. Как бишь там оно называется… слышал ведь краем уха. «Слова Ванталы», что ли? Мухаммед недоделанный. Сойка была теплой. И Зверь не спешил вылезать из спальника. Лежал себе, уткнувшись подбородком в ее светловолосую макушку, слушал тихое сопение. Горячее дыхание щекотало кожу. Зверь улыбался. Получилось. Кажется, получилось забыть. О ней… Проклятье! Он осторожно выбрался в утреннюю знобкую свежесть. Быстро оделся. Тишина вокруг. Спят все. Вампиры — твари ночные, днями предпочитают прятаться. Хоть и не вредит им здешнее солнце, а против инстинкта не попрешь. — Ты уже уходишь? — сонно спросила Сойка и села в спальнике, потирая глаза. Такая забавная, растрепанная, светлые короткие волосы торчат во все стороны, как соломинки из снопа. — Пора, — Зверь завязывал шнурки на кроссовках. Хорошая привычка — держать в багажнике Карла сменную одежду. А Серп даже расстроился слегка, когда Зверь вчера влез в привычные джинсы. Идея смокинга в Песках ему явно понравилась. — А мне приснилось, — Сойка вылезла из мешка, поежилась и потянула спальник на плечи, — мне приснилось, что ты — Темный Владыка, представляешь? — Не-а, — помотал головой Зверь, — Не представляю. Лучше бы тебе приснилось, что я приз беру в Больших гонках. — Приз ты возьмешь, — убежденно сказала Сойка, — ты — лучший. — Во веки веков, аминь, — Зверь поцеловал ее и побрел к Карлу.
Днем он грезил о ней. Грезил наяву, снова и снова, как в покадровом просмотре вспоминая каждое движение, каждый жест, поворот головы, сумасшедшее пламя во взгляде. В мастерскую пригнали целое стадо тяжелых грузовиков — на профилактику. Государственный заказ. «Драйв» получил такой впервые, и Гейнц Хейни, хозяин мастерской готов был каждую машину языком вылизывать. Он на эти грузовики едва не молился. А заодно он готов был молиться на Зверя. Знал, Богомол, чьи руки золотые репутацию «Драйву» делают. Богомол не потому, что набожный, а потому что похож. Локти-коленки, вместо живота позвоночник, и росту столько, что Зверь, кажется, под мышкой у него мог пройти и макушкой не зацепиться. В общем, Хейни вьюном вокруг своего мастера вился, обещал зарплату повысить, премию выплатить и на родной дочке женить, лишь бы только прошло все без сучка и задоринки. Дочка Зверю была без надобности. Грузовики, добродушные и серьезные как танки, приглянулись сразу. Подлечить их действительно следовало. То ли схалтурили мастера на предыдущем профосмотре, то ли обращались с машинами неподобающим образом, но болячки, разной степени запущенности были у всех. Зверь грезил о ней и лечил машины. Он лежал в яме, закинув руки за голову, таращился в нависшее над ним брюхо грузовика и вспоминал. И улыбался. И было ему хорошо. Пока Богомол не заблажил снаружи: — Эрих, Эрих, сынок, с тобой все в порядке. Сейчас, мальчик мой, сейчас мы тебя вытащим. Тяжеленную тушу стоящего над ямой мастодонта явно пытались сдвинуть. Зачем? Вернувшись к реальности, Зверь понял, что грузовик накрыл яму полностью, так, что ни сюда, ни отсюда дороги нет. Сдуреть можно. Совсем же чужая машина, а поняла своей железной душой, что хочет человек побыть один, помечтать спокойно. И, в меру способностей, создала условия, так, как она их разумеет. — Ладно, — сказал Зверь, — выпусти меня отсюда. Богомол принял его в объятия и едва не расцеловал: — Не уследили. Оно со стопоров-то… ну, ты понимаешь. Вроде был только что, и вдруг раз… Эрих… — огляделся вокруг глазками своими базедовыми, сбавил голос до шепота: — Эрих, как ты это делаешь? — Что? — не понял Зверь. — Оно… — у Богомола дернулась щека, — оно само. Чинится. Они все, сколько есть, все само. — Чиниться само оно не может, — наставительно произнес Зверь, и решил при случае дать самому себе в ухо, чтобы не забывался, — профилактика — это другое дело. Тут подкрутить, там подправить — это не ремонт, а баловство сплошное. Потому и само. — А-а, — глубокомысленно кивнул Богомол, — тогда, конечно, да. Тогда… Да я-то ведь понимаю. Ребята вот удивляются. Зверь вздохнул и пошел убеждать «ребят» в том, что ничего из ряда вон в мастерской не случилось. Ну, денек. Что вчера, что сегодня! А дома еще эта звезда театральных подмостков со своими тараканами. Ушел ведь с премьеры. Не поздравил даже. Не то, чтобы нужны ей были его поздравления, но на мозги все равно накапает. Бежать отсюда надо. Бежать.
Дома, как и следовало ожидать, было полно цветов. Анжелику завалили букетами, и она,
