выздоравливает и остаётся цел.

Известную латинскую поговорку следовало бы переделать так:

"Все люди бессмертны, Кай -- человек, следовательно, Кай -- бессмертен".

По крайней мере один такой Кай воскрес из мёртвых прямо на моих глазах.

В ту ночь, которую я описывал, я был до такой степени убеждён, что Хрептовский умрёт, что ясно представлял себе его смерть и похороны во всех подробностях; но прошла неделя и другая, а Хрептовский всё скрипел и не хотел окончательно поддаваться своей болезни. Абсцесс за абсцессом вскрывался на том же месте, все выходы были изборождены свищами, мы извели всё своё бельё на бинты, -- а развязки не было. Несколько раз ему становилось лучше, и мы начинали надеяться, потом опять вскрывался новый нарыв. Так прошло целых четыре месяца, самых тёмных и печальных во всём пропадинском году. Избы наши совсем замело снегом, окна были закрыты огромными кусками льду, стены завалены правильными снежными окопами. От продолжительного лежания на спине у Хрептовского образовались пролежни, которые мы смазывали рыбьим жиром. Он исхудал как скелет; от него остались только кожа и кости, а молодость всё ещё боролась со смертью и не хотела уступить ей добычу.

Прошёл декабрь и январь, ужасная полярная зима; в середине февраля дни стали солнечны и светлы, исчезла худшая гонительница полярного человека, тьма.

Весна наводит человека на счастливые мысли. Я нашёл где-то в нашем неистощимом складе тонкую гуттаперчевую трубку и, закруглив её ножом, сделал при помощи обрывка проволоки подобие инструмента, который доктора называют катетер.

Учиться вводить его мне пришлось над Хрептовским in corpore vili. Он не верил в успех и капризничал, тем более, что каждая попытка причиняла ему жестокую боль, но я не унывал и в конце концов добился своего. Через две недели назло Нимейеру все раны и свищи начали подживать. Потом наступил возврат болезни, необыкновенно жестокий, с новым огромным абсцессом, который был больше всех предыдущих. Доктор, которому я рассказывал потом подробно весь ход болезни, говорил мне, что на основании многочисленных примеров в медицине принято, что в девяти случаях из десяти такие абсцессы вскрываются в одну из внутренних полостей, приводя за собой неизбежную смерть. Быть может, болезнь Хрептовского потому именно составила исключение, что она и протекла вне правил не только медицины, но и вообще цивилизации, в глубокой грязи и нищете полярного варварства.

Как бы то ни было, но после того, как окончился последний возвратный приступ, язвы Хрептовского стали подживать ещё быстрее, появился сон, аппетит, и через три недели к нашему и своему удивлению он мог подняться на ноги и пройтись по комнате, хватаясь за стол и стены. Ещё через две недели Хрептовский перешёл через дорогу и впервые появился в Павловском доме. Ему устроили такую овацию, какой не запомнит наша колония за всё время существования. Староста немедленно объявил амнистию всем жиганам за забранные вперёд завтраки. За обедом не было порций, и еда отпускалась в неопределённом количестве. Вечером были ржаные пироги с начинкой из конины, плававшие в растопленном конском жире, ибо конское мясо в Пропадинске вообще больше в ходу, чем коровье, и достать его часто легче. После ужина неизвестно откуда появилась даже водка, ужасная неочищенная сивуха, насквозь пропахшая сивушным маслом, каждая бутылка которой продаётся на Пропаде по три рубля. По глотку на брата было достаточно, чтобы прийти в самое восторженное настроение. Собрался наш домашний оркестр: две скрипки, флейта и гармоника, и начался импровизированный бал, продолжавшийся ещё долго после того, как воскресший мертвец был отведён на покой. Женщин не было, но этим никто не смущался, и пары весело кружились по залу. Кто повыше, -- были за кавалера, а кто пониже -- за даму.

Больше, впрочем, плясали трепака, в чём у нас были большие искусники, и круглый танец, род хоровода ведьм на шабаше, где участвовали вместе все желающие, сколько бы их ни было.

Под нашим равнодушием таилось в сущности глубокое и горячее сочувствие друг к другу, но нужен был какой-нибудь выходящий из ряда вон случай, чтобы оно всколыхнулось и вышло наружу из-под обычной суровости, одевшей снаружи наше сердце и речь.

Забавно было видеть, как после выздоровления Хрептовский ходил из дома в дом, рассказывая о своей болезни и показывая in natura, как и где она излечена. Он, по-видимому, был убеждён, что мельчайшая подробность всего этого чрезвычайно интересна для любого из людей, живущих на земном шаре. Ещё забавнее было то, что слушатели принимали его рассказ снова и снова с тем же неослабным вниманием и без всякой улыбки следили за его наглядными свидетельствами.

В настоящее время Хрептовский уже окончил свой искус и уехал в середине лета верхом и в самом цветущем состоянии здоровья.

Болезнь пошла ему на пользу, он похорошел, поздоровел, раздался в плечах и даже будто стал выше. И он так торопился, что даже ужасное летнее путешествие из Пропадинска в Саханск, вечно на коне и вечно по конское брюхо в грязи, не испугало его. Он поедет прямо в Америку к своей Цецилии...

Итак, Хрептовский уехал, как уезжают все, чей искус был короток. Мы с Барским и ещё несколько других должны оставаться дольше. Но я не унываю и знаю, что каждый определённый срок имеет свой конец, и в утешение себе всё повторяю свою новую пословицу о человеческой живучести:

"Все люди бессмертны, Кай -- человек, следовательно, он -- бессмертен".

---------------------------------------------------------

Источник текста: Богораз В. Г. Колымские рассказы. -- СПб.: Товарищество "Просвещение", 1910. -- С. 113.

Распознание, подготовка текста, современная орфография: Евгений Зеленко, февраль 2014 г.

Оригинал здесь: Викитека.