Заевшая пластинка всё отыгрывает и отыгрывает один и тот же фрагмент.
— А эти придурки на майдане, небось, сейчас радуются и ликуют, как дикие обезьяны, — презрительно бросает Илья Повар, зачем-то оглядываясь по сторонам, будто ища тех самых обезьян.
Иголка другого патефона тоже никак не может соскочить с зацикленной дорожки.
— Люди беспечно глядят на красоту заката, забывая, что уже через миг всё погрузится во мрак, — загадочно, как пророчество, произносит Сергей Галамага, и мы все устремляем на него свои удивлённые взоры.
Время идёт, и всё большее число посетителей собирается в кафе. Моя работа начинается. Зашедшая компания просит меня объяснить им «Ticket to Ride», и я достаю с полки большую коробку.
Пока я объясняю игру, в кафе приходит Андрей Немирский. Его появление подливает масло в огонь политического спора. Немирский — сторонник новоявленной украинской власти и евроинтеграции. И потому их встречи с Ильёй Поваром неизменно начинаются с полемики. Наспорившись вдоволь и обидевшись друг на друга, они в итоге мирятся и идут играть в «Мафию» — это их любимая игра, — но сейчас их беседа только на стадии подброски хвороста, и потому они, уже схватившись за аргументы, кидают ими как камнями. Немирский делает упор на прогрессивные ценности, на стабильность европейских государств, на ставку в три-четыре процента по ипотеке, свободу слова и многое другое. Повар же взывает к корням, к общеславянской культуре, убеждает собеседника в идее извечного противостояния востока и запада, лелея мечту о возрождении былого могущества русского государства.
— Ты видел сколько у них долгов? — возражает Илья Повар Немирскому, когда тот приводит как пример стабильности и прогрессивности экономики западно-европейских стран. — Недалёк тот час, когда их поглотит дефолт.
— Если рухнут их экономики, то ты не думай, будто наша уцелеет, — презрительно смеётся Андрей Немирский.
— Вот потому-то нам не надо ни на кого рассчитывать. Украине нужна экономика, ориентированная на внутренний товарооборот с минимальным экспортом и импортом.
— А как же ты собираешься развиваться без внешней торговли?
— Ты знаешь, что такое самообеспечение? — отвечает ему Илья Повар, лелеющий мечту об автаркии. Но высказанные им идеи вызывают столько несогласия, что Диоген даже обзывает его схоластом. Илья, конечно, понимает: его идеи утопичны, по нему это видно, но согласиться с тем, что он не прав, а его предположения наивны, он тоже не может, и потому не находит ничего лучше, чем обидеться.
— Сейчас глобализация, полным ходом идёт глобализация, — повторяет Андрей Немирский, будто проталкивая свою идею, — хотим мы того или нет. Мы вынуждены подстраиваться под мировую экономику.
— Чёрта с два, — упирается уязвлённый Илья Повар, — я буду под кого-то там подстраиваться. У меня, в отличие от вас, есть гордость.
— Ну тогда ходи зимой в шортах и футболке, раз ты такой независимый, — смеётся на его слова Немирский.
— Вот при чём здесь это? — пренебрежительно, как на слова, сказанные ребёнком, замечает Илья Повар.
— Ну ты же не хочешь подстраиваться.
— Погода и экономика. Не находишь, что это немного разные понятия? Я тебе говорю, что в Европе, помимо описанных тобою благ и преимуществ, есть и свои проблемы: эмигранты, высокие налоги…
— Но там и зарплаты выше, скажи не так? Там экономики стабильнее, есть профсоюзы…
Со стороны забавно, что каждый из них так или иначе пытается примерить на родную Украину платье Европы, утверждая, что оно сидит на один взгляд как надо, а на другой — дурно. Но победа достигается числом. Диоген встаёт на сторону Немирского, и это решает исход сражения.
— Илья, ты живёшь лицом к прошлому, а задницей к будущему, — жёстко замечает Диоген, — и потому никак не хочешь понять Андрея. Не оттого ли все в нашем отечестве так гордятся прошлым, что в будущем при такой жизни гордиться им будет нечем.
Андрей Немирский, торжествуя, откидывается на спинку стула. У него светло-русые пышные волосы, которые как попало лежат на голове, голубые глаза, как у рыбы на выкате, нос крупный, скулы широкие. Одет он, что называется, по молодёжной моде. У его родителей есть деньги, и это видно по его гардеробу. Он всегда носит дорогую брендовую одежду.
— А чем вы будете гордиться? — вскипает Илья. — Гей-парадами? Эсэсовцами? Кучей волосатых, бородатых эмигрантов из Сирии и Алжира? Мне такая гордость, или как там её называют — солидарность, нахрен не нужна. Это же…
Илья сдерживает ругательство.
— С чего ты взял, что в Европе постоянно проводятся гей-парады? Кто тебе сказал такую глупость? — удивляется Андрей Немирский. Ему легко судить о Европе, он единственный из нас, кто там вообще бывал.
— Вы занимаетесь демагогией, — замечает Диоген, — вы спорите о косвенном и пытаетесь его педалировать на роль базиса всех проблем.
— Антон, а это уже софизм, — колюче улыбаясь, подмечает Сергей Квест.
Диоген улыбается в ответ.
— Может быть, от части, — соглашается он.
— Софизмы, знаешь ли, способны погубить утончённую личность, — всё также гласит Квест.
Но это его предостережение проходит абсолютно незамеченным, а зря.
— Да мне плевать на Европу, — не успокаивается Илья, лицо его краснеет от спора, — но меня бесит, когда в стране, победившей фашизм, ставят памятники Бандере и прочим преступникам.
— А Ленин твой разве не преступник? — новый камень летит в сторону Ильи.
— А твой Мазепа не предатель?
— Предатель кого? — удивляется Немирский. — Петра может быть, но не Украины!
— Вот-вот, обратите внимание, — вмешивается в эту перестрелку Диоген, — в нашей стране всегда на первое место выдвигают правильное трактование истории или какую-нибудь украинизацию, чем то, как мы, собственно, будем жить лет так через пять. Вам самим-то не надоело? Я, как и вы, закончу институт и пойду