время от времени ездил на велосипеде по пустым темным дорогам в парк на кругом берегу Пролива, расположенный в девяти милях от нас. Закаты я предпочитал фотографировать в другом месте, там, где у берега когда-то затопило лес, и теперь между мертвыми стволами деревьев бегали крабы-мечехвосты.
Родители все время ворчали, что я перевожу огромное количество пленки, но стены папиного кабинета – он профессор в местном университете – были заклеены моими фотографиями. У мамы на работе я никогда не был, но, если учесть, сколько снимков куда-то пропали, думаю, что у нее их там тоже немало.
А когда мы путешествовали, что только я не делал, чтобы получить вожделенные фото… Когда-то давно, когда мы с родителями были в Греции и мне было всего шестнадцать лет, мы провели несколько дней на острове Патмос. В первую же ночь, перед рассветом, я решил подняться не на близлежащую гору, где высился монастырь святого Иоанна Богослова, а на соседнюю, повыше. Я продирался сквозь колючки, где-то меня облаяли собаки (к счастью, оказалось, что они были за проволочной изгородью), пару раз я сбивался с пути, но все же вовремя успел на вершину и сделал кучу снимков бесподобно красивого рассвета – горы, Эгейское море, островки вокруг… А потом я осмотрелся и увидел, что на вершину горы шла широкая дорога, которую я ночью попросту не разглядел. Но снимки тогда получились необыкновенные – солнце, поднимающееся над далеким турецким берегом, красная дорожка на морской глади, окрашенные розовым стены обычно ослепительно-белого монастыря, силуэт гор…
И как я после этого мог пропустить возможность запечатлеть восход на Онеге? Полный штиль, гладь озера – как бездонный хрусталь, а где-то там, на северо-востоке, нас ждут Кижи. Каждый снимок – это нечто совершенно новое. Сначала небо бледно-розовое, потом оно краснеет, и, наконец, из-за пурпурной кромки воды выныривает край малинового солнца. Оно все выше, выше, гамма цветов всё меняется, малиновый постепенно становится кроваво-красным…
И тут у меня кончается плёнка. Заученным движением я разворачиваюсь, чтобы не засветить отснятое, дожидаюсь конца жужжания, меняю на полном автомате старую пленку на новую, закрываю фотоаппарат, и поднимаю голову.
Неожиданно я замечаю, как с юго-запада на корабль наступает кромешная мгла. Тишину разрывает вой ветра. Именно так, как я слышал, начинаются торнадо. Неужто они здесь тоже бывают?
На корабле включается громкоговоритель:
– Всем покинуть палубу! Задраить люки!
Я ныряю в люк и задраиваю его на пару с каким-то матросом, после чего мы с ним приникаем к иллюминатору в коридоре. Через минуту, мгла обволакивает корабль, его начинает сильно качать, в иллюминатор видны высокие волны. В голове проносится мысль: похоже, все – от берега мы далеко, и, если теплоход перевернется, то, даже если мы выберемся, то земную твердь мы уже не увидим.
Но, как ни странно, качка постепенно стихает, и, через несколько минут, тьма начинает рассеиваться.
Не обращая внимания на оклик: “Куда, бл…?”, я лихорадочно открываю люк и выбегаю на палубу.
Мне открылся залив необыкновенной красоты, окаймленный двумя холмистыми полуостровами, поросшими высокими соснами. Россыпь изумрудно-зеленых островков дополняла пейзаж. Над водой реют бурые пеликаны, черные бакланы и белые чайки. Время от времени, один из пеликанов ложится на крыло и пикирует прямо в воду. Солнце стоит высоко – здесь давно уже день. И лишь небольшой черный сгусток тумана потихоньку рассеивался метрах в двадцати от “Форт-Росса”.
Первой моей мыслью была фраза из фильма, который я обожал, когда был маленьким – «Волшебник страны Оз»: «Да, Тото, похоже, мы больше не в Канзасе». То есть, не на Онеге. И даже не на Ладоге.
И, если я не ошибаюсь, вообще не в России. Потому что я узнал место, где мы находились.
Ребёнком я часто ездил к дяде, жившем на «Русском холме» в Сан-Франциско – тогда это был район белой эмиграции, а сейчас там, конечно, живут в основном китайцы… Я очень любил этот город – когда рассеивался туман и светило солнце, то это было одним из самых красивых мест, какие я когда-либо видел. Викторианские домики, улицы, идущие вверх-вниз по холмам, пирамида Трансамериканской башни, знаменитый остров Алькатрас – Пеликаний остров – на котором белело здание знаменитой тюрьмы…
Сейчас же не видно ни домиков, ни старой тюрьмы, ни небоскребов. А вот ландшафт был, несомненно, тот же. Да, не было искусственно намытых районов у Северного порта и насыпанного Острова Сокровищ. Но все остальное выглядело практически таким же, какое я помнил с раннего детства. И пеликаны, и горы, и острова… Вот разве что секвойи во времена моего детства здесь больше не росли.
И вдруг я слышу, на чистом русском языке:
– Спасите! Помогите! Тонем!
Там, где секунду назад был последний отголосок принесшей нас сюда мглы, за допотопную деревянную перевернутую лодку держались четверо – две женщины и двое детей.
ЛитВек: бестселлеры недели
