Северьянов уже в курсе. Лицо Якова посветлело. Увидев, что жизнь сына поднялась на его глазах в цене, ударил по своей деревянной ноге и даже прихлопнул ладонями, словно в пляс хотел пуститься.

— Вот это да!.. Ну и сынок!.. А как же полиция?

— Вот что, Яков, — сказал Никишов. — Костя должен пойти служить в полицию, и не куда-нибудь, а в авиагородок. Все у него будет на глазах.

— Не пойдет, — строго крикнул отец свое любимое словечко. Он употреблял его, когда с чем-нибудь категорически не соглашался. — Присяга, сын. Присяга! Она зовет тебя к своим.

— Нет, отец, пробиваться к своим чересчур рискованно. А что делать здесь, ответил нам Центральный Комитет партии.

— Это как же ответил? — усомнился Яков.

— А вот так. На, читай. — И сам начал: — «В занятых врагом районах нужно создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всегда и везде».

— Ясно… Целая программа. Партия так повелела, и ты, Яков, не перечь, — сказал дядя Коля.

— Партии я верю… Но! В этой листовке сказано — уничтожать пособников врага, — все еще сопротивлялся старик.

— Много дел у нас, Яков. Очень много, — сказал Никишов. — Одних слухов, сплетен сколько! Люди не знают правды. Армии и партизанам нужны здесь, в тылу, свои глаза и уши. Как же ты, Яков, не веришь мне, что ль? Я ведь коммунист! Райком партии послал. Не один я. Много нас. Клетнянский райком в лесу.

Лицо Якова смягчилось.

— Обнадежил ты меня, Николай, вижу: надо и тут фронт создавать против фашистского порядка. Мать, ты тоже с нами?

— Какая же мать пойдет против сына! Куда Костя, туда и я, — сказала Марфа Григорьевна. — Совесть пока есть. Все мы замешаны одной бедой. Всем вместе нам и одолевать эту беду…

— Значит, мать, бороться!

Костя, до сих пор сидевший молча, обнял отца, мать, дядю.

— Нам нельзя сгибаться под тяжестью фашистского порядка. Это было бы преступлением. Пока нас мало, но все же мы — сила. Скажи, Никишов, райкомовцам, партизанам скажи: наш дом — их дом. Как родных встретим.

— Ну а как ты, Северьянов? — спросил Никишов.

— Я солдат! Костя — командир. Командуй!

— Ну вот и решили. Теперь ваш дом, Марфа Григорьевна, станет, как говорят разведчики, конспиративной квартирой. Держите все наши явки в строжайшей тайне, — предупредил Никишов. — Мою же фамилию забудьте, дядя Коля — вот и всё. Деревенька ваша незаметная, фрицы тут бывают редко. Зато авиабаза недалече.

Ночью дядя Коля ушел к себе домой.

…Стать полицейским? Все в душе Кости содрогалось при этой мысли. Сещенский староста Гавриил Зинаков, к которому он обратился за содействием, долго отмалчивался. Не знал Константин, что на эту должность Зинаков вступил по заданию дяди Коли. Зинаков был дальним родственником Поворовых, и мысль видеть кого-либо из своих в полиции была ему противна.

— Подожди немного, надо прозондировать почву, поговорить в подходящую минуту с начальником полиции Коржиновым, чем-то его умаслить, — заговорил Зинаков.

В следующий приход Зинаков встретил Константина с довольной улыбкой:

— Говорил с Коржиновым. Он тебя охотно берет. Говорит, что полицаев не хватает, не больно-то спешат люди на немецкую службу. Так что определяйся.

Дело улажено. Советский лейтенант Константин Поворов превратился в полицая. Нелегко ему далось это превращение. Жители Первомайской улицы поселка Сещи видели, как долго Константин сидел на крылечке одного из домов и нервно курил папиросу за папиросой. Потом решительно встал и пошел в полицейское управление.

— Поворов-то! — зашептались сещенские жители. — В начальство лезет. Не успели фрицы прийти, а он уже к ним в полицию. Ну и гад! А еще командир… Комсомолец. Погоди же. Узнаешь, почем фунт лиха, — чернели у людей глаза от злости.

Вскоре в группу Поворова вошли два новых очень ценных подпольщика. Это были жившие в Сеще рабочие-коммунисты братья Никифор и Семен Антошенковы. Честно работал Зинаков. Рисковал своей жизнью, не позволил выдать ни одного из оставшихся в поселке коммунистов, сказал, что они беспартийные.

Дядя Коля и Костя встретились с братьями Антошенковыми.

— Партия приказала, — сказал Никишов, — всем своим членам, находящимся в тылу врага, бороться с фашистами. Вот и Костя…

Поворов и Никишов рассказали о своих замыслах.

— Слово партии для нас закон, — ответил Семен.

Никифор, шофер, стал полицейским вместе с Поворовым, а Семен превратился в трубочиста. Эта безобидная на первый взгляд должность была очень удобна для разведки. Трубочист легко мог засидеться на кухне, поговорить с солдатами, кое-что подсмотреть, а случалось, что и радио послушать. Послушает, что на фронтах, — другим передаст.

Но еще не решен был Костей очень важный вопрос: у кого квартировать в Сеще. Ведь жить дома, в Бельской, неудобно. Многое можно прозевать. И тут помог Никифор Антошенков.

— А ты переезжай к нашей племяшке — к Анюте. Дом у них большой. Живет она со свекром и свекровью. Муж на фронте. Двухлетний мальчик с ней. Своя она, комсомолкой была. Ручаюсь, не подведет.

Костя пошел к Анюте Антошенковой. Его уже там ждали. Ему понравилась квартира и молодая черноглазая хозяйка. Теперь он в Сеще. Мечта сбылась. Вот она, вражеская авиабаза…

Тяжело заполнять анкету. Душа саднила. Но надо. И Поворов записал: сын крестьянина, учился в Сещенской школе колхозной молодежи, работал в колхозе «Пятилетка». В 1939 году призван в РККА, определен в Воронежское военное училище связи, выпущен лейтенантом. Был мобилизован на фронт. Попал в окружение. А в конце самые страшные слова: желаю служить великой Германии.

Глава третья

Бойцы 50-й армии сражались на Жуковских высотах, удерживая на севере важнейшие плацдармы, а в Сеще, в Дубровке уже хозяйничали оккупанты. Сещенский аэродром и поселок Дубровку гитлеровцы заняли еще 9 августа. Однако полностью овладеть Рославльским шоссе противнику долго не удавалось. Очень сложная создалась обстановка. В Дубровке — немцы, а ниже по Десне, километрах в десяти, — части 50-й армии генерала Петрова. Тяжелые для обеих сторон бои шли ежедневно.

Большинство людей не представляло себе, что значит жить под властью оккупантов. Они не торопились с отъездом из родных мест. Боялись неизвестности в новых условиях, не решались бросить нажитое годами имущество. Многие надеялись, что гитлеровцев скоро разобьют и прогонят. Даже когда фашистские войска быстро приближались к Дубровке и Сеще, в районном