человека, скрутил мозги, соблазнил погоней за «зеленью». Его словно подменили — шкала сместилась. И только временами, приходя к Николаеву по старой памяти, он как бы возвращался к себе прошлому. Почему Николаев его и терпел. И согласился на экспедицию он только потому, что надеялся: атмосфера гор вернет Вадика к самому себе, приведет в чувство. Ведь как будто бы искренне реагировал он на природу, на красоту когда-то! Они же вместе выезжали за город и даже с девчонками…

Черт побери! Дельфиус менандр сатанас! Ау! Его, пожалуй, и не увидишь в дурацком злом состоянии. Да бабочка и на глаза не покажется — шарахнется в сторону от испуга за километр! Николаев злился на самого себя за то, что происходило с ним, но ничего поделать не мог. Злил его Вадим и чем дальше, тем больше злил.

— Давай посидим. — Николаев попытался взять себя в руки, когда фотограф-виртуоз, сияя, вернулся. — Посидим чуть-чуть. Ну, ты снял? Доволен? Молодец. Понимаешь… Понимаешь, ты, мне кажется, не осознаешь, зачем мы приехали, зачем в гору тащимся, как ишаки. Не в бабочке одной дело, понимаешь, Хочется, чтобы… Даже если мы ее не встретим… Или встретим, но не поймаем… Не в этом дело, не только в этом! Мечта — это… Ну, не формально же, понимаешь. Процесс главное тут, сам факт поездки…

— Да понимаю, конечно! — живо откликнулся Вадим. — Чего ж тут не понять. Поход главное, ясно. А она уже может нам встретиться? Мы на какой высоте? Трех еще нет?

2

Вадим действительно не понимал. Он искренне не понимал, чего это Костя злится. Они здесь, где Костя хотел. Он же мечтал об этом! Вадим хотел сделать ему приятное, благо бабки есть, и потратили уже круто, не шутка. Скучновато, конечно, горы голые почти, камни одни да арча за ноги цепляется. Холодно, ветер. Какие тут бабочки? Там, внизу, еще куда ни шло, там бабочки действительно летали, а здесь камни одни, осыпь. И вообще лучше бы к морю поехали. Девок взяли бы, да и бабочек там полно всяких, если уж на то пошло. Зачем ему эта «сатанинская», как он сказал? Того, что уже истратили, хватило бы не только на Турцию, а и в Испанию съездить! Да еще и злится. Чего ему надо? Воспитатель, блин. Скорее бы встретили эту его менандру, сатану, честно говоря, уже надоело. Ладно еще, если бы эту его бабочку продать можно было за хорошие бабки — он же говорил, что она очень дорого стоит, — но он их не продает. И какой смысл? Все равно дома они у него хранятся, никто их не видит. Маху я дал, если честно. Не деньги жалко. Время. И нервы. Правда, что лох. Говорил же Макс, что зря еду. В Турцию приглашал. Но теперь уже никуда не денешься. Хоть бы поскорее поймать сатану эту…

Николаев отчетливо видел, что его воспитательная речь не подействовала. Вадим, как обычно, делал понимающий, согласный вид, кивал многозначительно — «Да, ты прав, Костя!» — но было видно, что все впустую. «Сколько людей — столько мнений» — вспомнилась Николаеву модная нынче поговорка, которую он ненавидел. Не потому, что считал, будто разных мнений не должно быть. А потому что не раз убеждался: своих мнений у большинства людей нет, а демонстрируют они то, что им впендюрили — авторитет какой-нибудь или правительство. Это они и выдают за свое. И — хорохорятся, выпендриваются, самоутверждаются. «Сколько людей — столько претензий» — вот это правда. Так и создали мир такой, в котором жить не хочется. А теперь и мы свою нормальную в прошлом страну под заграничную хрень подгоняем. Свобода! Вот и носится любое ничтожество со своими «мнениями». А жизни нет. Радости настоящей что-то ни у кого не видно. Сплошной выпендрёж. А тех, кто не согласен с новыми «хозяевами», любыми средствами стараются загасить. «Свобода слова» есть теперь да. Только это не свобода слова на самом деле, а свобода безответственной болтовни. Раньше кое за какие слова сажали, потому что некоторые слова будили людей, заставляли их мыслить и действовать, а теперь и сажать не к чему — все в руках тех, кто считает себя «хозяевами». «Собаки лают, а караван идет». Если бы это действительно был караван, а не послушная лгунам и ворам толпа, и если бы шел он к оазису, а не в пропасть…

Вадим, разумеется, не был согласен с Костей. И даже категорически. В палатке и после он нес не такую уж чушь со своей точки зрения. Это с точки зрения Николаева была чушь, а Вадим считал ровно наоборот. Он уважал Николаева, но был совершенно уверен теперь, что тот просто-напросто проиграл. Время изменилось, и жить старыми принципами смешно и глупо. Ну, сидит Костя со своими коллекциями, всеми забытый, ну, мечтает о поездках, как прежде. И что? Денег-то нет. Так и умрет ведь, увянет. А Вадиму открылся мир. Он уже во многих местах побывал. Бабки есть — все есть. А заработать сейчас, слава тебе, Господи, можно.

Чем дальше шли, тем острее вспоминалось Николаеву то, что говорил Вадим ночью в палатке, а иногда и раньше, перед поездкой, и тем яснее становилось ему, что и на самом деле это не чушь вовсе. Это гораздо хуже. Потому что — позиция. Идеология! Убийственная жизненная позиция бездуховного существа, которое, с точки зрения Николаева, назвать себя человеком просто не имеет права. Человек — это существо мыслящее, он не должен вести себя, как животное, которым движет лишь инстинкт выживания, продолжения рода и — подчинения обстоятельствам. Каждый человек в потенциале — личность. Он должен быть верен себе, а не подчиняться послушно тому, что ему внушают. Считать бабло мерилом счастья смешно, а подчиняться «капиталу» — дико. Деньги — не цель, а средство. И если отсутствует достойное «ради чего», то никакого смысла в деньгах абсолютно нет. Да, Вадим финансирует их поездку, но делает он это по инерции, по старой дружбе с Костей и отчасти из самоутверждения — вот, мол, какой он крутой стал. Но настоящего понимания «ради чего» у него нет, это становится все яснее. Он не в состоянии понять Николаева и видно, что не пытается даже. Уже чувствуется, что хочется ему поскорее домой.

А пейзаж вокруг был фантастический! Они шли по небольшому плоскогорью, которое было как бы ступенькой на склоне огромной горы, стена которой высилась справа от них, закрывая полнеба. Но слева и сзади распахнулось бескрайнее серо-голубое пространство с вершинами небольших гор и хребтом, напоминающим что-то бесконечно древнее, изначальное — целомудренную девственность планеты, когда не было ни людей, ни животных. Или это, наоборот, окоченевшие останки когда-то обитавших здесь гигантских фантастических динозавров? Возникала мысль о бессмертии, бренности случайного человеческого существования, и трудно было сдерживать желание немедленно подойти к краю ступени, оттолкнуться, взлететь… Истинная жизнь — вот она. Все оставшееся