«цветных», баллад) в переводе Юрия Корнеева (1921–1995), в миниатюрном издании (СПб, 1996). Наконец, совсем полный выходит лишь теперь. За основу взят корпус «Завещаний» и отдельных стихотворений Юрия Кожевникова, к ним прибавлены «Воровские баллады», специально для издательства «РИПОЛ-КЛАССИК», выполненные Еленой Кассировой; многие баллады (но не собственно «Завещания») в примечаниях печатаются во множестве вариантов: русскому XX в. есть что принести к памятнику Вийону, который, напоминаю, неизвестно где похоронен, неизвестно где жил, но кого история литературы и читатели заслуженно числят одним из величайших поэтов уходящего тысячелетия.

В раннем эссе о Вийоне (1910) Эзра Паунд пишет: «Столетие, отделяющее Вийона от Данте, не внесло в европейскую поэзию ни одного существенно нового элемента. Древо ренессансной культуры – начавшейся, по утверждению иных, с Данте – продолжало свой рост; на мой взгляд, если Данте и предвосхитил Возрождение, то лишь в той мере, в которой осенний урожай предвещает приход грядущей весны». В этом отрывке перед нами – один из самых восхитительных в новейшей европейской литературе сплавов правды с ложью. Между смертью Данте в 1321 году (согласно правдоподобной легенде, сразу после окончания «Комедии», которую потомки назвали «Божественной») и летом 1452 года, когда в Парижском университете Вийон получил невысокую степень лиценциата и магистра искусств, прошло отнюдь не «столетие»– прошла эпоха. Не говоря уж о «черной смерти» 1348 года, после которой лишь ко времени открытия Америки численность населения Европы восстановилась, трудно как-то скинуть со счетов Генриха Мореплавателя и Жиля Эанеша, Петрарку и Гутенберга. Да и вообще, похоже, «фигура речи» понадобилась Паунду исключительно для того, чтобы как-то сблизить фигуру величайшего итальянца с величайшим, по его мнению, французом. Паунду принадлежит даже стихотворение, озаглавленное «Вийонада на святки» (1908), – достойно внимания, что это обычная баллада по французскому канону, которых в Европе написаны тысячи, но Паунд, отойдя от только-только найденных им форм «имажизма», именует свое детище «вийонадой» – если не прозвучит имя Вийона, никакая баллада ему не требуется (написал он, насколько известно автору предисловия, всего одну).

«Вийонаду» эту, впрочем, лучше процитировать целиком – в единственном известном составителю переводе Марка Фрейдкина, впервые опубликованном в первой книге переводов поэтического творчества Эзры Паунда (М., 1992):

Если Паунд очевидным образом и проврался насчет Данте и Вийона, да и вообще насчет Ренессанса, то одна общая черта у «Комедии» (она же «Божественная») и обоих «Завещаний» Вийона есть: оба автора превратили свои поэмы в некий ад (рай, чистилище – кому что выпало) для современников, друзей и особенно для врагов, о которых без этих поэтических произведений в наши дни ничего бы не знал даже самый дотошный историк.

Традиция эта очень древняя. Больше двух тысяч лет тому назад Гай Катулл Веронский оставил потомкам такое восьмистишие:

А кто такой Равид – вопрошаем мы и смотрим в примечания. И в примечаниях обретаем многозначительный факт: «Равид – лицо неизвестное». Две тысячи лет, как истлел римлянин Равид (или вообще не римлянин?), а бессмертие ему гарантировано на все века существования человеческой цивилизации.

Ну а при чем тут Вийон? Очень даже при чем. Кем был Робер Вале – кроме как однокашником Вийона по университету? Кто такой Мутон – в комментариях многозначительно стоит (в примечаниях к московскому изданию Вийона 1995 г.), что «ничего достоверного о нем не известно». А Жан ле Лу – парижский водовоз и вор домашней птицы – что помнили бы мы о нем без Вийона? От служанки в таверне «Шлем» не осталось даже имени – но остались «Жалобы прекрасной Шлемницы» в «Большом Завещании». Наконец, кем был Ноэль Жоли?.. Все они – родичи Катуллову Равиду, и едва ли отыщется от них иной след земной, кроме как в бессмертных стихах Катулла и Вийона.

Впрочем, тут близость творчества Данте и Вийона не стоит преувеличивать. Брунетто Латини, встреченный Данте в седьмом круге Ада среди содомитов, сам по себе занимает важное место в истории литературы XIII века: не назначь себе в провожатые по Раю Данте Бернара Клервосского, и без Данте тот обеспечил себе по меньшей мере три «бессмертия» – как покровитель ордена Тамплиеров, как гонитель Пьера Абеляра, наконец, его имя содержится в названии породы собак «сенбернар», и по сей день разыскивающих в Альпах заплутавших путников на снежных перевалах. Даже не присутствуй Вийон на знаменитом поэтическом состязании в Блуа – потомкам в наследство осталось бы еще десять баллад, начинающихся ключевой строчкой «От жажды умираю над ручьем», ибо строку эту сочинил другой великий поэт XV века, Карл Орлеанский. Наконец, уж вовсе ничем не обязаны Вийону Абеляр и Буридан, хотя их упоминает он в самой знаменитой из своих баллад.

Даже сама форма баллады, «вийонада», не требовалась бы потомкам для того, чтобы сохранить память о Вийоне: не он ее изобрел. Изобрели ее (как и сотни других форм, большинство которых вскоре отмерло) провансальские трубадуры в те времена, когда в Европе царило «зрелое»