откликнетесь. С любовью, Анна В.».

Письмо было в сургуче большей важности, поэтому недолго находилось в жандармерии полицейского участка. Догадки о разыскиваемом человеке подтвердились лишь тем, что в рекомендательном письме по просьбе о розыске человека был прикреплен вкладыш с автографом, оставленным Григорием Ефимовичем Новых такой-то губернии. Фамилия прописью была корявым почерком с литерами «Г» и «Е» и табель уездного города, подсказки были расписаны на краю помятой бумаги, в которой обычно упаковывали столовые салфетки. Он словно знал, что его будут искать.

Теперь, собравшись с духом, Григорий, пропутешествовав по миру вплоть до самой Иерусалимской земли, жил тем, что был нужен.

– Ну и хорошо, – Григорий пожал губами, – нужен, значит, – довольствовался он положением.

Он еще не знает, что судьба вернет его в родные края и вновь заставит уйти со своих мест его сердобольность, но, уже перемежаясь с гордыней, которую он как мог старался топить в будущем. Последний свой день он найдет в столице, он догадывается об этом, но в который раз был не уверен в своей уязвимости.

А сейчас, прекрасным летним днем, он ожидал повозку, которая повезет его туда, где он нужен, перемежаясь с желанием оставить обыденные места.

– Да, – как бы с солидарностью подытожил незнакомец. – Но есть одна проблемка, Григорий Ефимович, – Проскурин выдерживал паузу, вглядываясь в Григория.

Он знал, как подойти к любому человеку. Это его была чиновничья работа шпика.

В этот момент, глядя на целителя, молодой человек словно не замечал жарких лучей солнца и даже ощутил свое сопротивление им.

– Дело в том, Григорий Ефимович, – подбирал нужные слова Проскурин.

Как странно, ему не хотелось льстить этому человеку. Он то пытливо вглядывался в глаза Новых, то, подбирая слова, бегал своим взором по окружаемой их пустоши.

– Ваш образ не соответствует как бы мировой общественности.

– Не понимаю, – пытался понять собеседника Григорий.

– Ну, как вам объяснить, скажем, так. Ваша фамилия Новых, скажем так, – повторялся незнакомец, – не урядна для массовой публикации. А о вас буду писать много. У вас будет много поклонников.

– Все равно не понимаю, Николай, к чему вы клоните, мне всего лишь надо повидать одного человечка, излечить его.

– Алексея?!

– Как?.. – Григорий не стал выдавать своего помешательства,

тем самым, не зная, что уже вовлечен в психологическую игру незнакомца, а Проскурин предрешал его такой ход.

– Вы об Алексее Николаевиче, нашем цесаревиче? Ведь так, Григорий Ефимович?

Григорий колебался, отчасти он догадывался, кто перед ним: статский агент, чиновничий проныра, но слишком добротно одетый, не таких он встречал во дворце или на набережных самого Петербурга.

– Ну, предположительно? – принял оборону Григорий.

Однако отчасти проныру это расслабило.

– Оно так и есть. Не переживайте, я должен следовать с вами до самого, скажем так, подъезда, но дело другое. У меня до вас другой вопрос, и этот вопрос мы уже открыли. Так что вы думаете, Григорий Ефимович?

В речах незнакомца ощущалась уже уверенность, а также, как ни странно, дружелюбие.

Григорий по-прежнему отрицал свое расположение к нему и держался неразумением предлагаемых вопросов. Хотя он понимал, к чему клонит юноша. И на несколько минут посчитал его пакостным человеком в своем убеждении и пронырстве в кругу политических интриг.

Однажды остановившись у одной из хижин израильской глубинки на прожитье, перед тем как побывать у стены молебна, Григорий заметил, как один еврейский мальчик наблюдал за ним, когда он обмывал стену, загрязненную жировой копотью, во дворе приютивших его хозяев взамен на небольшую помощь.

Григорий подмигнул мальчику.

– Что, сорванец, дружков своих потерял? – сказал он по-отечески. – Поиграть не с кем? Вон там они, за оградой виноградника, – дружелюбно показал ему Григорий, держа в руке смоченную паклю из сухой травы, – беги скорей, заждались, небось…

Несмотря на разноречие и разность в годах, люди поняли друг друга. И мальчик с криками на иврите «Сорванец. Сорванец!» обогнул монолитный забор, который отмывал Григорий, собранный невесть из чего, кирпичей, валунов, глины, покрытый известкой, смешанной с яичным белком, чтобы нельзя было ею запачкаться. Григорий с улыбкой проводил его и принялся продолжать свое дело.

– Сорванец, – сказал Григорий, переведя серьезность между двух мужчин.

– Что, сорванец?! – не понимал его Проскурин.

При всем своем профессиональном соотношении политических игр незнакомец был просто потерян от сказанного ему. Нить предрасположения с ним, казалось, оборвалась. «Неужели надо все начинать сначала?!» – подумал в этот момент Проскурин. Но, не зная, о чем тот думает, доверяясь собеседнику и не напрасно, положение выровнял сам Григорий.

Григорий Новых, имевший свое великолепие проникать в сущность любого, пронизывая его сознание отчасти для того, чтобы узнать, хороший ли это человек или нет, можно ли с ним делиться откровениями, водить знакомство, дело или нет. Великим пройдохой и, скорей, зависимым человеком, но не специализированным интриганом казался ему худощавый Проскурин. Что вызывало иметь желание у Новых принять его сторону. И узнать, чем закончится все истинное желание этого юноши по основе интереса к его личности, подсадной фанат являлся для него эквивалентом истинного интереса людей к самому Новых. Вреда от незнакомца Григорий не ощущал.

Как ощутит он это однажды через два года. Но также ради забавы, отпустив в себе предосторожность к другим людям, примет он к своей личности отпетых мошенников, алчных людей и тунеядцев. А также эти лица, которые совершенно не прагматичны по отношению к судьбам других людей, которых интересовали планы лишь собственной наживы, даже если их дела казались благодеянными для всей российской империи.

Вдали показалась телега.

– Сорванец, – пошутил Григорий, – вот такое, я предлагаю, будет прозвище обо мне для газет.

Он широко улыбался, хотя из-за его большой поросли лица, усов, сливавшихся в бороду, улыбка была едва заметна. Лишь зубы показались в его небольшой улыбке, которую заметил Проскурин.

Николай серьезно относился к своему делу.

– Вы шутите, Григорий Ефимович? – спросил он, стараясь распознать его сущность через его взгляд.

Но в сказанном что-то мешало проникнуть ему внутрь Новых. Какое-то харизматическое ощущение, которое скорее отталкивало его от этого человека. Страх не страх, но ощущалось ему, что туда, в сущность личности Григория, этого деревенского мужика, лучше не соваться. Николай вновь обратился в сторону приближающейся телеги.

Через некоторое