больше не ходил. Он по-прежнему много ел, подолгу грелся на солнце, гулял при луне, только этим делом они уже больше не занимались, потому что пора и честь знать. Степан ходил по воскресеньям гулять на кладбище и ухаживал там за двумя могилами соседей, у которых не было родственников, и могилы зарастали. Один сосед был плотник Платонов, другой — столяр Мамлеев. Степан говорил, что они были хорошие, что-то понимали, но им казалось, что всё страшно, а на самом деле, говорил он, всё обыкновенно. И делал при этом обычный свой жест, клонясь всем телом на одну сторону, но объяснить подробнее не умел, а Вере было не очень интересно.

Город зарастал, но это было ничего.

Ничего было густое, ровное, зелёное, примерно как то поле битвы на карте защитного цвета, как Вера всегда его представляла.

Иногда во дворах уже начинали расти грибы: где-то они проламывали асфальт, а где-то и асфальта уже не было. Степан чувствовал к грибам особого рода близость: находил он их безошибочно, словно чуял, говорил ласково, что гриб — тот же мертвец, вон он как из-под земли лезет, и вырезал из журнала «Наука и жизнь» статью, где говорилось об особой пользе гриба, о том, что у него есть сознание и даже память. Гриб помнил время, когда ничего ещё не было, одни грибы. Вера их солила, мариновала, но они не убывали. Зимой муж находил зимние грибы: они были такие же, но белые. Белый гриб считался царём грибов и помнил, вероятно, больше других. Иногда непонятно было, смеяться или плакать. Но это давно уже было непонятно.

Со временем Вера тоже почти перестала спать по ночам, и теперь они с мужем ходят на прогулки вдвоём.

Их нередко видят на улицах городов часто воюющих стран: крепкий медлительный старик и женщина вечно средних лет, такая, у которой одинаково ловко выходит прополоть огород, продиктовать диктант или порубить салата.

Всё делается ради них, потому что больше почти никого не осталось, и ничего страшного в этом действительно нет. Чего нам бояться? Мы уже боялись, пора научиться радоваться.