следующий раз приползёшь ко мне, а не к своему кобелю, умоляя себя выебать.

— Какой же ты мудак, Гэвин.

— Лучше быть мудаком, чем поблядухой. — Очередная усмешка и порция отвращения в глазах. — Даже слегка жаль старпёра, он и не подозревает, в какую шалаву влюбился.

— Не смей так говорить!

Слова с каждым днём режут только больнее, оставляя невидимые глазу кровавые раны. Уже стоило давно привыкнуть к такому обращению, но не получается. В груди сдавливает от омерзения и злости на себя, на этого человека, что хочется выть в потолок от собственного бессилия. Рид знает слишком много о происходящем, но хуже всего даже не это. Хуже, что он знает о своей незаменимости, ведь ни один из других любовников-альф не может довести до той точки кипения, которая требуется для удовлетворения омежьей сущности.

— Пока ты ведешь себя как блядь, я буду говорить так, как считаю нужным. Если чем-то недоволен, то, как прижмёт в следующий раз, пиздуй к своим немощным недоальфам, которые тебя только в два, а то и три хуя в состоянии удовлетворить.

Тяжёлый запах грозового неба усиливается, впиваясь в ноздри, заполняет собой всё пространство кабинки. От этого аромата в ожидании поджимаются яйца, а растраханная дырка начинает пульсировать, снова наполняясь смазкой. Он знает, как влияет этот запах на похотливую сущность внутри, но сейчас специально даже не пытается сдержать свои феромоны, в очередной раз показывая своё превосходство. От этого давления весь запал ненависти гаснет, оставляя только позорное желание скулить и подчиняться сильнейшему.

— Гэвин, хватит. — Шёпот выходит даже более жалким, чем ожидалось.

— То-то же, — снова это бесящее хмыканье. — Одевайся, мы и так слишком запизделись.

Встать получается только после того, как негромко хлопает дверь, знаменуя, что грёбаный говнюк детектив Гэвин Рид соизволил наконец уйти и оставить в одиночестве. И как же отвратительно мерзко на душе после общения с ним. В голове не укладывается, как настолько великолепный любовник может быть таким откровенным дерьмом в остальное время.

Гэвин Рид — сплошное противоречие. Отвратительное поведение с коллегами, но образцово-показательное на допросах и при общении со свидетелями; пестревшая матом и грубостями повседневная речь и абсолютно деловой стиль в рабочей переписке, лаконичная краткость и чёткость в вылизанных отчётах; ярко выраженная нелюбовь к навязчивым людям, открытая ненависть к омегам, но всепоглощающая забота и доброта к животным на улице. Иногда перед глазами появляется тот случайно подсмотренный момент, как Рид подкармливает грязного рыжего котёнка только что купленной сосиской, как у него на губах играет ласковая, почти нежная улыбка, когда он осторожно касается пушистого тельца поглаживающими движениями. На какой-то миг даже кажется, что он не такое говно, каким себя преподносит, а потом он заваливается участок и ведёт себя как последняя мразь, показывая каждой встречной омеге, которая по глупости решит с ним заговорить, средний палец.

Он всем своим зачерствелым сердцем ненавидит омег как вид, не упускает возможности посмеяться или показать их слабость, а омеги, которые лично знакомы с Ридом, ненавидят его в ответ. И пополнять ряды этих ненавистников приятно, но при этом и невыносимо стыдно, ведь при всей гамме негативных эмоций по отношению к неприятному альфе, только под ним хочется стонать в преддверии каждой течки и иногда во время неё. Только после его требовательных рук и каменного члена особенно приятно чувствовать мягкие, медвежьи объятья Хэнка и тонуть в его тепле.

Гэвин Рид — сплошное противоречие. Он ненавидит омег, но старательно и качественно трахает одного из них; презирает за постоянные измены, но продолжает сохранять нейтралитет, ни словом, ни жестом не намекая Хэнку на такое поведение; с нетерпением ждёт редких выходных, чтобы отоспаться от напряжённого графика, но каждый раз во время дежурства любимого лейтенанта впускает к себе среди ночи, когда другой незадачливый любовник выставляет прочь, удовлетворив собственную потребность. От этих противоречий рвёт на части, ведь не может человек, который смотрит с таким презрением и ненавистью, спокойно уступать свою кровать, уходя спать на старый твёрдый диван.

Возвращаться в отдел совсем не хочется. Нужно завязывать с сексом на работе, иначе о похождениях на сторону узнает не только детектив Рид. Гэвин даже во время секса умудряется не терять голову, контролировать свои феромоны, чтобы в кожу не въедался его запах, но ответной выдержкой похвастаться невозможно. От его одежды за версту разит чужим запахом, и просто космическое везение, что все остальные сотрудники убойного отдела — беты, а с другими отделами он почти не контактирует. Но даже беты в состоянии уловить особо сильный аромат, который Рид при всём старании не может до конца перекрыть собственным запахом.

— Ты воняешь хуже дешёвого освежителя, контролируй себя, блядь, я по часу не могу смыть с себя эту хуйню! — каждую неделю возмущается он, когда достигает очередной точки кипения. И на следующий раз разъярённые слова благополучно забываются.

Гэвин уже сидит за терминалом, что-то быстро печатает, хотя до конца обеда ещё десять минут. От одного вида расслабленной позы сводит скулы и становится тошно. Он не выглядит как человек, который большую часть обеда вдалбливался в мокрую задницу. И не удивительно, Рид хоть всю ночь может работать над любовником, даже под утро почти не выказывая усталости, получасовой перепих в кабинке для него лишь лёгкая разминка. У него даже мысли не возникает, что после секса партнёру не всегда удаётся двигаться нормально. Растраханная дырка и ноющие мышцы постоянно напоминают о колоссальной пропасти между альфами и омегами.

Но стоит перевести взгляд от ненавистной спины и посмотреть в тёплый океан в глазах такого родного лейтенанта, как непосильный груз усталости тает, испаряется, оставляя после себя лишь лёгкий дискомфорт в анусе. Хочется целовать Хэнка, отдаваться его нежным ласкам, чувствовать, как подрагивают от волнения его руки, когда он скользит ими вдоль позвоночника, опускаясь к джинсам. Хочется растворяться в этой удушающей заботе и трепетной мягкости, сгореть в ней полностью, чтобы потом снова воскреснуть, скача уже на другом члене.

Это зависимость. Глубоко сидящая жажда альфы вытесняет всякий стыд за очередную измену. Да и разве может быть стыдно, когда чужая собственническая