- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (13) »
Инна Фидянина Стихи: История наша, Будущее, другие Миры
История наша
Разгулялась история по планете
А история любить нас будет долго! Смотрю в будущее: вижу, как Волга впадать устала в Каспийское море, рассохлись памятники веку Петрову. Земля свернула с орбиты, хрустальная ваза разбита у тёти Вали в подвале, войны даже мышей достали — серые прячутся по углам. — Я никому не отдам свою родимую демократию! — шепчет дух партократии, облетая вздыхающую планету, которой вроде бы уже нету.
Это прошлое голограммами машет, о том как землю мы пашем, как Волга застряла на полпути, а до царя никак не дойти. И устаканивается планета в орбите: нет вазы хрустальной разбитой, кругом лишь серые мыши, дома да протёкшие крыши, которые чинят ребята. Говорят: «История не виновата! Виновна во всём тётя Валя, она намедни украла чье-то разбитое сердце.» Бред? Но от него никуда не деться! Слышишь, история ходит и никуда не уходит, она не уйдёт отсюда пока Волга … хрусталь и посуда.
Река времени
Река Времени — это реченька. Я плясала для вас от печеньки: от порога от самого дивного, пела песни былинные. Сказками дело не кончилось, стихами писалось, строчилось. Наложила на себя я, навесила большую, большую ответственность: пройтись — никого не обидеть, накормить, напоить и ответить за все грехи ваши тяжкие, маленькие бедняжки вы! Всё воюете и дерётесь, матерей да с детями жрёте.
Ни добра в вас, ни милосердия. И совесть висит на вертеле в пустынной, печальной местности. Да за что ж я несу ответственность? Брошу я род людской, кину и далече куда-нибудь двину — на святую звезду Андромеду. Я на той планете поеду, поплыву по Времени-реченьке и у них запляшу от печеньки: от порога самого дивного, путь проложу былинами для людей в тех краях живущих — воюющих, жрущих и пьющих.
Я мысли свои косила
Какой невиданной силой я мысли свои косила и брала города: город Астрахань, город Акрополь, город совсем далёкий, которого нет на планете, о котором мечтают дети, город самый красивый, самый счастливый и беззаботный, где нет графиков плотных, где поезда уносят лишь в сказку, где каждый житель самый прекрасный на свете!
Эх, милые, милые дети, я такой город разрушу: не пущу в ваши души праздность и лень. Дребедень, дребедень, дребедень. Я брала города большие своей невиданной силой! Я плакала на руинах и рисовала картины, картины совсем другие: метро, работа, забота, как кто-то спасёт кого-то. Потом их рвала и топтала. Чего хотела? Не знала.
А где-то есть Наукоград, там любой мне будет рад. Я этот город не возьму, лишь письма длинные пишу: «Какой невиданной силой я мысли свои косила и брала города большие, которые мирно не жили!»
Сто веков назад, я молодая
А история была такая: сто веков назад, я молодая, ни печали тебе, ни тоски, лети себе и лети! Мой муж ненормальный немножко, называя меня своей крошкой, всё тянул и тянул куда-то к другим мирам во солдаты, в новые битвы толкая: — Дерись хоть со мной, дорогая!
И ни печали тебе, ни тоски, к новым победам лети! Мы в новые битвы летели, песни победные пели и не возвращались обратно, а к новым мирам! Невозвратным войском себя называли, в дальнюю даль уплывали, где ни тоски, ни печали. Начинай, мой милый, сначала. А история, дети, такая: сто тысяч веков назад, я молодая, муж мой и ветер, вот он то за всё и в ответе!
Прошлое прощается
Прошлое как-то странно с нами прощается: то навсегда забывается, то опять возвращается. Нам от этого лишь икается, мерещится, кажется, кается. А когда каяться надоедает, то снова прошлое забывает неприхотливый народ и войной друг на друга идёт. Мимо памяти проходят события: дурно пахнут они, не глядите! Не глядите, вы там не найдёте того, что с собой унесёте в далёкое далеко далёко. Боком выходят, боком прошлых лет междометия. Столетия проходят, столетия, столетия плавятся, как металл. Я за них не отдам ничего, что мне бы хотелось.
Вот так потихонечку пелось прошлое, с нами прощаясь, то уходя, то опять возвращаясь. Я гляжу в далёкие дали: вы прошлое не встречали? — Нет, — шепчет ветер. — Нет! — говорят дети. — Нет, — океан Эльзы бормочет. Никто прошлого возвращения не хочет. И тебе о нём думать не надо. Бери-ка, дружок, прохладу и кидай её в море! Видишь сколько в нём горя: корабли, корабли и кости. Из костей ты выстроишь мостик, и мы по нему пройдём, что-нибудь да найдём. Ведь в черепушке каждой две повести: одна плохая, другая на совести не людей, а слова простого «прошлое» — звук пустой, а как печально всё сложено.
А нас всё вроде бы и устраивает
— Поздно, — сказала ворона. — Поздно писать повестя, сегодня мы церкви сжигаем, а завтра взорвём города!
Но и у пепелища найдётся какой-нибудь да дурак, напишет дивную повесть, как где-то живут не так! Поздно, ворона, каркать, поздно — уже горят. А повести тоже пишут о том, что везде не так: не так, как нам бы хотелось, не так, как нам бы жилось. А если тебе всё приелось, то каркай — дело твоё.
А меня всё вроде бы и устраивает
— Поздно, — сказала ворона. — Поздно писать стихи, сегодня мы книги сжигаем, а завтра взорвём мосты!
Но и у пепелища найдётся дура, вроде меня, напишет свою поэму о том, как светла Звезда! Поздно, ворона, каркать, поздно — земля в дыму. Я, видишь, устала чёркать на ветке поэму свою. О том, как всё, вроде, гладко, о том, как жизнь хороша, да как у судеб закладки рвём и рвём не спеша. А если тебе, ворона, приелась такая жизнь, закрой уши, не слушай звона. Я каркаю! Ты пиши.
Левый из Петрограда
— Она что, на смерть нарывается? — Да, да, смертью всё и кончается, всё заканчивается тризной, когда нет уже веры в отчизну, а наши большие медали мы глупым врагам раздавали.
Нет, жизни такой мне не надо! Эй, левый из Петрограда, ты
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (13) »