показал вниз в ложбину между склонов, а потом поднял руку к далекому хребту, — и на вершину горы взобраться. А орел, если упадет на землю, едва ли встанет.

Дедо поднял ведра и поторопил меня:

— Но мы все — и люди, и ослы, и даже орлы — должны прятаться от солнечного удара. Смотри, как припекает. Давай спустимся в тень, к роднику. Устроимся на привал, перекусим и отдохнем.

Дедо издали выглядывал по каким-то ему известным приметам место источника. И безошибочно вывел нас к довольно-таки полноводному для середины августа ручью. Мы ускорили шаг, двигаясь по течению выше, пока не вышли к озерцу под кронами высоких деревьев. Весь берег был залит свежей грязью.

— Я твою… («Ес ку…»), — начал было ругательство Дедо, но сдержался.

— Дедо, что случилось?! — Я не понимал, что его так разгневало.

Дедо обошел по траве размокший участок и обнаружил то, что искал. Точнее, того, кого он искал. Это был человек, который спал, полусидя прислонившись к стволу дерева. На глаза была натянута видавшая виды вязаная шапочка, из-под нее торчала борода.

— Эй, чо-о-обан!

Тот, кого назвали пастухом, вскочил на ноги, стянул шапку и уставился на старика, сердито смотревшего на него сквозь очки. Они заговорили на азербайджанском. Я ничего не понимал, мог только следить за жестикуляцией. Дедо показывал на замутненную воду. Чабан отвечал поначалу со смешком, потом начал активно убеждать в чем-то, указывая своей палкой в сторону, потом его запал утих, и под конец он слушал, потупив взгляд. Я впервые увидел в дедушке учителя, который наставлял нерадивого ученика. Дедо так переволновался, что снял запотевшие очки и протер их уголком рубашки.

В сорок четвертом году осколок попал ему под бровь, чудом не задев глаз. С этим осколком дед вернулся с фронта и прожил всю жизнь. Поврежденный глаз плохо видел. Когда дед снимал очки, шрам придавал его лицу такое строгое и сердитое выражение, словно он был страшно зол. Думаю, что именно под этим взглядом чабан перестал спорить.

Мы повернули и пошли искать другой источник. Мне не требовалось объяснять, что произошло. Я все понял, когда мы прошли мимо отары. Нельзя было пасти овец около родника, которым пользуются люди.

Не успели мы сделать и десятка шагов, как нас догнал чабан. Из того, что он сказал, я выхватил два слова, знакомых из азербайджанского: «даи» и «чорек» (дядя и хлеб). Он церемонно преподнес две лепешки и большой, неровно отломленный, видимо, наспех, кусок брынзы. Дедушка ответил что-то, качая головой, взял только одну лепешку и поблагодарил. Пастух не стал настаивать, остался стоять с лепешкой в одной руке и с сыром в другой.

— Дедо, но где-то же надо пасти стадо? Овцы тоже хотят пить воду. — Я все-таки решил задать вопрос, который меня начал мучить.

— Внизу, где ручей так и так разливается и уходит в землю. А пачкать течение у истока нельзя.

— А почему он не сделал так?

— Ему хотелось прохлады, а внизу тени не было. А потом ему было лень отгонять овец, которые потянулись за ним следом. Он заснул, а они залезли в воду и вот… истоптали все вокруг.

Мы прошли открытый луг, потом долго брели по опушке еще одного леса, пару раз задержавшись, чтобы собрать кизил — уж слишком манили темно-красные плоды, а потом углубились в лес. Дедо объяснил мне, почему именно здесь мы свернули. Потому что почва была чернее, а значит, влажная. Вскоре нам пришлось взбираться бочком, переставляя ноги так, чтобы упираться в землю краем подошвы. Здесь слышался плеск воды. Еще немного — и мы оказались у подножья водопада, который стекал с карниза, образованного переплетенными корнями деревьев. Пришлось возвращаться, чтобы найти козью тропку и залезть на этот выступ. И снова надо было карабкаться вверх вдоль многочисленных ручейков-рукавов. Если бы не ведра и бидоны в руках, восхождение было бы проще. Мы взмокли, выбились из сил, но добились своего. Мы добрались до ключа, бившего из-под отвесной скалы. Огромная глыба с острым выступом возвышалась над низкрослыми деревьями и кустарниками подобно носу корабля, разрезающему высокие волны.

Дедо поставил ведра, удостоверившись, что они не опрокинутся, потом скинул с одного плеча пустую бутыль для воды, поставил у подножья камня, с другого плеча снял старый плащ, который был свернут по примеру солдатской шинели, и, раскатав, расстелил как подстилку. Я постарался так же основательно поставить бидоны и присел рядом с дедушкой. Он уже отвязывал висевшую на ручке ведра авоську с провизией. Кроме завернутого в лаваш сыра с зеленью, который мы приготовили дома с утра, у нас были лаваш из тонира и чурек от чабана.

Пока дедушка раскладывал еду, я подобрал бутыль и подошел к камню. Стараясь не баламутить воду, начал было опускать бутыль так, чтобы течение попало в горлышко. В этот момент с моего плеча соскользнул веревочный ремешок плетеной сумочки, в которую была вдета бутыль, я дернулся удержать и… чуть не разбил ее. Намочил себе рукав и всю плетенку, а еще поднял песок со дна.

— Ничего страшного, на солнце быстро высохнет, — подбодрил меня Дедо, показав на мокрую одежду.

Я кивнул, подождал, пока быстрый поток очистится, заново приложил бутыль и наполнил ее. Мы ели свой нехитрый, но невероятно вкусный походный обед, запивая холодной ключевой водой. Потом дедушка прилег, накрыл лицо своей белой дырчатой шляпой и задремал.

Хотя ноги у меня гудели от усталости, сидеть было скучно. Я встал, перенес бидоны и отволок ведра из-под солнечного пятна в тень. Когда солнце в зените, то его лучи быстро двигаются по земле. А нам нужно было сохранить собранный урожай до возвращения домой вечером. Отдыхать некогда. Нужно сразу же перебрать плоды, повыдергивать хвостики, достать листики и веточки, которые все равно попадаются, как бы мы ни старались. Потом надо вытащить из подсобки две огромные кастрюли. Вчера приходил дядя Гого, притащил мешок сахарного песка. Дедо попросил его прийти сегодня вечером и помочь с водой. Я надеюсь, что у меня найдутся силы помочь дяде натаскать воды из родника в кастрюли. И дальше на всю ночь готовить варенья. Взрослые будут дежурить, сменяя друг друга, обещалась еще присоединиться дедушкина сестра, Аревик-бабо. А все, чтобы время от времени большими черпаками перемешивать варево.

С яблоком, грушей и айвой попроще. Они не сразу портятся, их можно варить и на следующий день, спокойно выспавшись. А слива капризная. Местный сорт, который называли «дамбул», имеет толстую кожицу, поэтому для приготовления приходилось брать в руки вилку и каждую штучку пронзать с двух сторон, чтобы во время варки выделялся сок.

Одновременно с тем, как на открытом огне готовятся фрукты, на газовой