- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (23) »
Наполеоном. Найдя в князе благодарного слушателя, Иволгин пересыпает свою речь вымышленными подробностями, и, подобно Хлестакову, вдохновенно импровизирует, получая глубокое душевное удовлетворение, возвышаясь в собственных глазах и не сомневаясь, что именно он представлял перед Наполеоном русский народ.
В иной тональности, с едкой, язвительной сатирой вскрывает Достоевский в романе "Преступление и наказание" пошлость Петра Петровича Лужина, который, по словам писателя, "пробившись из ничтожества, болезненно привык любоваться собою, высоко ценил свой ум и способности и даже иногда, наедине, любовался своим лицом в зеркале". Пошлость Лужина проявляется в казуистической способности не только оправдывать свой эгоизм (на основании якобы последних данных науки), но и возводить его в степень добродетели, утверждать, что эгоизм служит интересам человечества.
Особый интерес представляет образ Андрея Семеновича Лебезятникова. По словам Достоевского, он был "из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков, пошленьких недоносков и всему научившихся самодуров, которые мигом пристают к самой модной ходящей идее, чтобы тотчас опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить все, чему они иногда самым искренним образом служат".
По сравнению с Лужиным Лебезятников добродушен, однако именно он окарикатуривает, доводит до абсурда принцип утилитаризма: "Я первый готов вычистить какие хотите помойные ямы! Тут даже нет никакого самопожертвования, тут просто работа, благодарная, полезная обществу деятельность, которая стоит всякой другой и уж гораздо выше, например, деятельности какого-нибудь Рафаэля или Пушкина, потому что полезнее… Все, что полезно человечеству, то и благодарно!" Вконец разойдясь, Лебезятников заявляет: "Если бы встал из гроба Добролюбов, я бы с ним поспорил. А уж Белинского закатал бы! А покамест я продолжаю развивать Софью Семеновну. Это прекрасная натура".
Обладая способностью опошлять все на свете, Лебезятников утверждает, что проституция — "самое нормальное состояние женщины, что же касается до Софьи Семеновны, то в настоящее время я смотрю на ее действия как на энергический и олицетворенный протест против устройства общества и глубоко уважаю ее за это, даже радуюсь, на нее глядя".
Вместе с тем у Достоевского можно встретить иную разновидность комического. Простодушным, спокойным, чисто гоголевским юмором проникнуты в "Братьях Карамазовых" сцены, где юный «нигилист» Коля Красоткин со своим другом Смуровым беседует на ярмарке. В этих разговорах мальчик стилизует свою речь под степенную, неторопливую разговорную манеру простых русских мужиков. Комизм возникает в результате несоответствия между глубокомысленным тоном Коли Красоткина и отсутствием реального смысла в его вопросах и репликах, что приводит к конфузным ситуациям. Вместо ожидаемого мужика-олуха, у которого якобы на физиономии написано, что он олух, Коля Красоткин встречает мудрость, скрытую под неказистой внешностью. Однако "юный исследователь человеческих душ" не теряет хладнокровия и важно замечает после некоторого молчания: "Мужики бывают разные… Почем же я знал, что нарвусь на умника. Я всегда готов признать ум в народе".
Устами Алеши Карамазова писатель ставит диагноз болезни, которой заражено юное поколение: "нынче почти все люди со способностями ужасно боятся быть смешными и тем несчастны… Нынче даже почти дети начали уж этим страдать. Это почти сумасшествие. В это самолюбие воплотился черт и залез во все поколение…"
В конце концов, покоренный проницательностью Алеши, Коля Красоткин признается, что все его потуги на глубокомыслие — результат глупого самолюбия, "подлого самовластия", от которого мальчик стремится избавиться. Юмор помогает писателю показать, как под внешним глубокомыслием, не свойственным подростку, скрывается добрая, любящая душа, которая не может оставаться равнодушной к чужому горю. Не случайно в финале Коля Красоткин отказывается играть чуждую ему роль и становится самим собой, непосредственным и восторженным мальчиком, сердце которого открыто любви и состраданию, и который оказывается умелым организатором помощи умирающему Илюше Снегиреву.
Своеобразная комическая стихия возникает в романе "Братья Карамазовы" в связи с появлением образа черта. "Выставить черта дураком, — отмечал Т. Манн, — вот в чем мистический смысл русского комизма". Примечательно, однако, что у Достоевского черт выглядит вовсе не дураком, а фатоватой посредственностью, которая любит в торговую лавку сходить, с купцами в бане попариться и помечтать о том, чтобы "воплотиться окончательно, бесповоротно в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит".
Описывая внешность черта, Достоевский нарочито приземляет его, лишает каких-то мистических свойств, делает джентльменом среднего достатка, заурядностью, научившейся сохранять "вид порядочности при весьма слабых карманных средствах". Сама манера черта говорить отражает "легкость в мыслях необыкновенную", желание покрасоваться, и не случайно, что в ходе его болтовни появляется тень Хлестакова: "Я человек оклеветанный. Вот ты поминутно мне, что я глуп. Так и видно молодого человека. Друг мой, не в одном уме дело! У меня от природы сердце доброе и веселое, “я ведь тоже разные водевильчики". Ты, кажется, решительно принимаешь меня за престарелого Хлестакова, и, однако, судьба моя гораздо серьезнее".
Желание казаться «ординарным» сочетается у черта со стремлением играть роль драматического героя. Сущность своей внутренней драмы черт видит в том, что он был определен «отрицать», а между тем к отрицанию не способен. Однако, на самом деле это далеко не так. Черт оказывается способным не только отрицать, но и язвительно издеваться. Так, говоря о современной медицине, он рассказывает о визитах к докторам, которые "распознать умеют отлично, всю болезнь расскажут тебе, как по пальцам, ну а вылечить не умеют. Студентик тут один случился восторженный: если вы, говорит, и умрете, то зато будете вполне знать, от какой болезни умерли!”
Устами черта Достоевский, испытывавший неприязнь к позитивистской науке, иронизирует над чрезмерной специализацией и сетует на распространенную манеру снять с себя ответственность и отослать пациента к специалисту: "Мы, дескать, только распознаем, а вот поезжайте к такому-то специалисту, он уже вылечит".
“Совсем, совсем, я тебе скажу, исчез прежний доктор, который ото всех болезней лечил, теперь только одни специалисты и все в газетах публикуются. Заболи у тебя нос, тебя шлют в Париж: там,
В иной тональности, с едкой, язвительной сатирой вскрывает Достоевский в романе "Преступление и наказание" пошлость Петра Петровича Лужина, который, по словам писателя, "пробившись из ничтожества, болезненно привык любоваться собою, высоко ценил свой ум и способности и даже иногда, наедине, любовался своим лицом в зеркале". Пошлость Лужина проявляется в казуистической способности не только оправдывать свой эгоизм (на основании якобы последних данных науки), но и возводить его в степень добродетели, утверждать, что эгоизм служит интересам человечества.
Особый интерес представляет образ Андрея Семеновича Лебезятникова. По словам Достоевского, он был "из того бесчисленного и разноличного легиона пошляков, пошленьких недоносков и всему научившихся самодуров, которые мигом пристают к самой модной ходящей идее, чтобы тотчас опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить все, чему они иногда самым искренним образом служат".
По сравнению с Лужиным Лебезятников добродушен, однако именно он окарикатуривает, доводит до абсурда принцип утилитаризма: "Я первый готов вычистить какие хотите помойные ямы! Тут даже нет никакого самопожертвования, тут просто работа, благодарная, полезная обществу деятельность, которая стоит всякой другой и уж гораздо выше, например, деятельности какого-нибудь Рафаэля или Пушкина, потому что полезнее… Все, что полезно человечеству, то и благодарно!" Вконец разойдясь, Лебезятников заявляет: "Если бы встал из гроба Добролюбов, я бы с ним поспорил. А уж Белинского закатал бы! А покамест я продолжаю развивать Софью Семеновну. Это прекрасная натура".
Обладая способностью опошлять все на свете, Лебезятников утверждает, что проституция — "самое нормальное состояние женщины, что же касается до Софьи Семеновны, то в настоящее время я смотрю на ее действия как на энергический и олицетворенный протест против устройства общества и глубоко уважаю ее за это, даже радуюсь, на нее глядя".
Вместе с тем у Достоевского можно встретить иную разновидность комического. Простодушным, спокойным, чисто гоголевским юмором проникнуты в "Братьях Карамазовых" сцены, где юный «нигилист» Коля Красоткин со своим другом Смуровым беседует на ярмарке. В этих разговорах мальчик стилизует свою речь под степенную, неторопливую разговорную манеру простых русских мужиков. Комизм возникает в результате несоответствия между глубокомысленным тоном Коли Красоткина и отсутствием реального смысла в его вопросах и репликах, что приводит к конфузным ситуациям. Вместо ожидаемого мужика-олуха, у которого якобы на физиономии написано, что он олух, Коля Красоткин встречает мудрость, скрытую под неказистой внешностью. Однако "юный исследователь человеческих душ" не теряет хладнокровия и важно замечает после некоторого молчания: "Мужики бывают разные… Почем же я знал, что нарвусь на умника. Я всегда готов признать ум в народе".
Устами Алеши Карамазова писатель ставит диагноз болезни, которой заражено юное поколение: "нынче почти все люди со способностями ужасно боятся быть смешными и тем несчастны… Нынче даже почти дети начали уж этим страдать. Это почти сумасшествие. В это самолюбие воплотился черт и залез во все поколение…"
В конце концов, покоренный проницательностью Алеши, Коля Красоткин признается, что все его потуги на глубокомыслие — результат глупого самолюбия, "подлого самовластия", от которого мальчик стремится избавиться. Юмор помогает писателю показать, как под внешним глубокомыслием, не свойственным подростку, скрывается добрая, любящая душа, которая не может оставаться равнодушной к чужому горю. Не случайно в финале Коля Красоткин отказывается играть чуждую ему роль и становится самим собой, непосредственным и восторженным мальчиком, сердце которого открыто любви и состраданию, и который оказывается умелым организатором помощи умирающему Илюше Снегиреву.
Своеобразная комическая стихия возникает в романе "Братья Карамазовы" в связи с появлением образа черта. "Выставить черта дураком, — отмечал Т. Манн, — вот в чем мистический смысл русского комизма". Примечательно, однако, что у Достоевского черт выглядит вовсе не дураком, а фатоватой посредственностью, которая любит в торговую лавку сходить, с купцами в бане попариться и помечтать о том, чтобы "воплотиться окончательно, бесповоротно в какую-нибудь толстую семипудовую купчиху и всему поверить, во что она верит".
Описывая внешность черта, Достоевский нарочито приземляет его, лишает каких-то мистических свойств, делает джентльменом среднего достатка, заурядностью, научившейся сохранять "вид порядочности при весьма слабых карманных средствах". Сама манера черта говорить отражает "легкость в мыслях необыкновенную", желание покрасоваться, и не случайно, что в ходе его болтовни появляется тень Хлестакова: "Я человек оклеветанный. Вот ты поминутно мне, что я глуп. Так и видно молодого человека. Друг мой, не в одном уме дело! У меня от природы сердце доброе и веселое, “я ведь тоже разные водевильчики". Ты, кажется, решительно принимаешь меня за престарелого Хлестакова, и, однако, судьба моя гораздо серьезнее".
Желание казаться «ординарным» сочетается у черта со стремлением играть роль драматического героя. Сущность своей внутренней драмы черт видит в том, что он был определен «отрицать», а между тем к отрицанию не способен. Однако, на самом деле это далеко не так. Черт оказывается способным не только отрицать, но и язвительно издеваться. Так, говоря о современной медицине, он рассказывает о визитах к докторам, которые "распознать умеют отлично, всю болезнь расскажут тебе, как по пальцам, ну а вылечить не умеют. Студентик тут один случился восторженный: если вы, говорит, и умрете, то зато будете вполне знать, от какой болезни умерли!”
Устами черта Достоевский, испытывавший неприязнь к позитивистской науке, иронизирует над чрезмерной специализацией и сетует на распространенную манеру снять с себя ответственность и отослать пациента к специалисту: "Мы, дескать, только распознаем, а вот поезжайте к такому-то специалисту, он уже вылечит".
“Совсем, совсем, я тебе скажу, исчез прежний доктор, который ото всех болезней лечил, теперь только одни специалисты и все в газетах публикуются. Заболи у тебя нос, тебя шлют в Париж: там,
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (23) »