Помните, в Одессе?

Горностаев. Да, да, помню. Вы, кажется, дантист?

Елисатов. Нет! Что вы, я общественный деятель и журналист.

Горностаев. Вот, я и говорю, в этом роде что-то.

Елисатов и Горностаевы уходят. Входит Чир.

Панова. Ну, Чир, сегодня на кого ещё донесли?

Чир. Исповем богу единому, судящему ныне богатых и нечестивых. Писано бо: «Во утрие избивах вся грешныя земли». (Уходит.)

Панова. Гадина!

Входит Елисатов.

Елисатов (Пановой). Кошкин делает хорошую мину при плохой игре, а игра кончена: сию минуту получены сведения. Разбиты вдребезги… Наши по эту сторону Жегловского моста…

Панова. Неужели?.. Голубчик…

Елисатов. Через два дня здесь.

Панова. Голубчик… правда ли?

Елисатов. Точно. Сейчас паника начннтся.

Входит Швандя с бумагой. Елисатов уходит.

Швандя. Товаршц Панова! Переписать!

Панова. Есть, товаршц Швандя! Какой вы интересный!

Швандя. Кто? Я?

Панова. Да, да, прямо амурчик!

Швандя. Почему так рассчитываете?

Входит Дунька.

Товарищ Дуня Фоминишна, моё почтение! Вот это действительно прямо сверхамурчик!

Панова. Какое на вас чудесное платье!

Швандя. Да вы вся, как букетик или горшочек с цветами. А перчаточки…

Дунька. А ты руками не лапай!

Швандя. Я только пальчиком торкнул. На танции, Дуня Фоминишна, всем составом сунете?

Дунька. Это до вас не ответствует.

Швандя. Нет, это вы обратно, как мы тоже упольне сознательные.

Дунька. Я до товарища комиссара.

Швандя. Это — раз плюнуть! Вам об чём?

Дунька. Это до вас не ответствует — больше никаких. (Хочет войти в кабинет.)

Швандя. Нет, ответствует, и прошу обратно.

Входит Кошкин с бумагой и передаёт Шванде. Швандя и Панова уходят.

Дунька. Товарищ Кошкин, я до вас!

Кошкин. В чём дело?

Дунька. Мне две комнаты нужно иметь, потому что я тоже с хорошими товарищами знакомство веду, а она мне одну будуварную отдала, да и из той пружиновую сидушку утащила. Пущай зараз гостильную отдаст! У меня гостей вдесятеро больше бывает. Комиссар Вихорь завтра на кохвей придет. На что он сядет? На что?

Кошкин. Да вы, товарищ, кто?

Дунька. Конечно ж, прислуга!

Кошкин. Так вы должны войти в союз и защищать свои интересы сообща. (Уходит.)

Дунька. Это мне без надобности. Я сама защптюсь.

Входят Швандя и Панова с бумагами. Из входной двери идёт Марья.

Марья. Где тут они?

Швандя. Тебе, гражданочка, кого?

Марья. А родимец вас знает, кого. Может, тебя. Чай, комиссар?

Швандя. Не, не упольне.

Марья. А рожа в самый раз. Третий день из деревни, а комиссара не вижу. Только и вижу вот эту чуму в краске! (Дуньке.) Ты что ж в чужое, как болячка, нарядилась? Оно на тебя сшито? Ты его заработала?

Дунька. Значит, на меня. Теперь всё народное.

Марья. Какое ж оно народное, когда под руками аж лопнуло? Сымай зараз, кобыла!

Дунька. Отстань, тётка!

Марья. Сымай, говорю, тварь! Не погань одёжу! (Срывает с неё кофточку.)

Дунька (отбиваясь). Да чего ты, контрреволюция, пристала?

Марья. Я тебе покажу, где революция!

Дунька. Да ратуйте ж, люди добрые! (Убегает.)

Швандя. Ты что, сказилась, ай как?

Марья. Ишь какую одежу захаяла, шкура проклятая! (Плачет.)

Швандя. Тьфу, вредная старушка!

Марья. Какая я тебе старушка? Мово веку пятьдесят годов, сколько ещё впереди жить. А сынов уж нету. Одной маяться.

Швандя. А где ж сыновья?

Марья. А я знаю? Один с отцом с той войны не вернулся, два на этой пропали. А я тычусь слепой головой.

Швандя. Да они у тебя где воевали?

Марья. Сперва всё дома промеж себя воевали. А потом разошлися. Прощай, мол, мамаша. Прощайте, сукины сыны, чтоб вы, говорю, не вернулись. А они и не вернулись. Где они?

Швандя. Да за кого воевали-то?

Марья. А я понимаю?

Швандя. Понять очень просто. Какие слова говорили?

Марья. Да Гришка всё на Сёмку: «Бандит ты, такой-сякой».

Швандя. Бандит? Значит, Сёмка в белых.

Марья. А Сёмка на Гришку: «Погромщик ты!» — кричит.

Швандя. Погромщик? Ну… стало быть, это Гришка в белых. Да что ты меня путаешь? А где же Сёмка?

Марья. Да, может, тут по бумагам ай как известно?

Швандя. А ну постой, може без бумаг. Какое у их хозяйство было?

Марья. Какое там у Гришки хозяйство! В людях служил. А Сёмка — тот хозяин. Пятьдесят четвертей пшеницы одной, два работника до покрова.

Швандя. Ну, так раз плюнуть! Сёмку ищи у белых, а Гришка должен быть тут.

Марья. Тут!

Швандя. Пойдём в дом, мамаша, рядом, там всё скажут.

Марья. Скажут.

Швандя. Революция, мамаша, она всё разобъяснит.

Марья. Пойдём.

Швандя и Марья уходят. Входит, осматриваясь, Любовь Яровая. Из кабинета выходит Панова с папками.

Панова. А!.. С приездом, товарищ Яровая.

Любовь. Я не приехала. Товарищ Кошкин у себя?

Панова. Очень занят.

Любовь. Доложите.

Панова. Приказал не докладывать.

Любовь. У меня важнейшее дело.

Панова. У товарища Кошкина все дела важнейшие.

Любовь. У меня неотложное.

Панова. Представьте, товарищ Кошкин свои дела тоже почему-то не откладывает.

Любовь. Не острите… Не до вас.

Пауза.

Панова. Опять тридцать вёрст пешком?

Любовь. Я привыкла. Экспрессами и автомобилями не избалована.

Входит Елисатов.

Елисатов. А, товарищ Яровая! Как здоровье? Надеюсь, поправились? После тифа деревня — чудо! Но занятия в школе ещё не скоро. Пожили бы ещё в деревне.

Любовь. Деревню вчера белые снарядами сожгли.

Елисатов. Белые? Откуда?

Любовь. Вчера были в семи верстах.

Елисатов. Вот как?

Любовь. Сейчас, вероятно, уже в деревне.

Елисатов. Не может быть! Наши теснят их всюду. (Уходит.)

Панова. Страшно под снарядами?

Любовь. Нет, весело.

Панова. За что у вас, товарищ Яровая, ко мне такое отношение?

Любовь. Вряд ли я вам товарищ, и вообще никакого отношения… Скоро освободится товарищ Кошкин?

Панова. Скоро. Мы обе солдатские вдовы, живущие своим трудом: будто бы товарищи.

Любовь. Видно, не все вдовы — товарищи.

Панова. Ваш муж погиб два года тому назад, а мой — два месяца.

Любовь. Из этого что следует?

Панова. Моя рана, может быть, свежей.

Любовь. Может быть…

Панова. Хотите папироску? Штабная.