парторг на вагонзаводе, а ныне персональный пенсионер. Алевтина видела его иногда, когда он прогуливался с большой пятнистой собакой, или сидел на скамеечке с газетой. Фёдор Иванович, видно, не узнавал её, и она не признавалась. Не о чём было ей с ним говорить. Ну, устроил ей комнату, спасибо, так и она ему угождала. А потом оно само кончилось, когда партия перебросила его директором МТС.

Алевтина никогда не опаздывала на электричку, но никогда и не приходила слишком рано, а всегда в самый раз. Такая уж была она во всём везучая. Так и сегодня, электричка уже стояла у перрона, но вагоны все были ещё пустые, выбирай место по вкусу. Алевтина шла в самый передний вагон, чтоб в Москве было меньше ходить по перрону, где будет валить густая толпа с чемоданами и узлами. В этой ранней электричке народу будет немного почти до Москвы, и только за две-три остановки до Москвы вагон наполнится народом, валящим на работу в столице. Алевтина сразу занимала угловую скамейку, которая поуже остальных, только на двоих, заваливалась спиной в угол, ноги на скамейку, и могла спать, добирая недоспанное ночью.

Алевтина спала чутко, рука на сумке, где её три рубля, паспорт, сезонный билет и ключ от комнаты. Что ей будет ещё нужно в Москве, хранится в Пашиной кабинке.

Электричка грохотала, с визгом тормозила у обмёрзших голых платформ, где в вагон влезали закутанные в платки бабы с корзинками, прикрытыми старыми газетами, снова с завыванием набирала скорость, и холодные тёмные леса неслись мимо окон, но Алевтина спала, чуя, что вагон всё ещё полупуст, и никто не посягает на место, и только когда осталось каких-нибудь двадцать минут до Москвы, и с платформ стали с шумом вваливаться толпы пассажиров, Алевтина открыла глаза, спустила ноги со скамейки, и потянулась, отходя ото сна. Побежал мимо окон перрон, где сплошная тёмная стена тел стояла, готовая к штурму открывающихся дверей — ехать в обратную сторону. Здесь надо было, не глядя, сразу падать в открывающуюся дверь, навстречу прущей вовнутрь толпы, иначе затянут обратно в вагон.

Пробиваясь через мешки и узлы встречного потока, Алевтина быстро зашагала по выщербленному асфальту, раздавливая ледок на лужицах, затем вошла в знакомый галдёж и сутолоку вокзала и пристроилась в конце очереди к буфету.

Пока очередь, перетаскивающая шаг за шагом обвязанные верёвками чемоданы, медленно ползла вдоль стойки, Алевтина дремала стоя, прислонившись к стойке. Впереди был ещё весь день, надо было беречь силы. Наконец дошла её очередь. Как всегда, Алевтина взяла стаканчик кофе и бутерброд с селёдкой. Отойдя к столику, Алевтина поставила сумку под столик, и, касаясь сумки ногой, стала жевать бутерброд. В это раннее время у неё никогда не бывало аппетита. Но есть было надо, впереди были часы в лифте. Как всегда, хлеб был чёрствый, вчерашний, но Алевтина съела весь ломтик, и даже разгрызла селедочные косточки. Разгрызла их оставшимися зубами. Спереди у неё оставались только пять зубов, три сверху и два внизу. Поэтому Алевтина старалась поменьше разговаривать с мужчинами, чтобы не сразу видели её пустой рот. Боковые зубы сохранились лучше, ещё можно было жевать почти нормально.

Пока она шла к метро, спускалась по эскалатору, проталкивалась в вагон, бежала вместе с толпой, и потом, уже в центре Москвы, ехала вверх на эскалаторе, она не замечала дороги, которую проделывала три раза в неделю. Её мысли были в другом месте. Она думала о том, как было бы хорошо подработать сегодня получше, скрыть заработок от девчонок, и пойти наконец ставить зубы. Конечно, Алевтина предпочла бы заплатить за зубы не деньгами. Но, как назло, в их районной зубной поликлинике работали одни врачихи, подкатиться было не к кому.

Тётя Паша уже нетерпеливо выглядывала из кабинки, одетая на выход, тёплая шаль на голове. Они молча кивнули одна другой, и Алевтина зашла в лифт. Дежурство у неё было отличное, такая уж она была во всём везучая. С утра, когда народ со всех десяти этажей валом валил, Паша была на своём месте. А когда Алевтина подменяла, народу в лифте было совсем мало. Да и знали сами, как кнопку нажимать. Главное дело было гонять малышню, чтоб не катались зря вверх-вниз. Можно было и подремать. Паша вернётся к пяти часам, это время пролетит быстро. В середине дня, часов около трёх, Алевтина сбегала на угол, в столовую Арфа, где взяла суп-лапшу без мяса, салат из капусты и два кусочка хлеба. Кассирша Надька выбила без очереди: они с Надькой росли вместе, а по вечерам пользуются тётипашиной кабинкой на пару.

Конечно, Надькина жизнь не в пример лучше: живёт в Москве, муж есть, слесарь на автозаводе. К себе домой водить клиентов Надька не может — если её мужик с кем-нибудь застукает, то если не убьет, то искалечит. Так что Надьке кабинка тоже очень нужна. У Надьки чулки нештопанные, морда гладкая и причёска! А её мужику, дураку, невдомёк, что всё это не на его зарплату, из которой он треть пропивает с друзьями. Зато, не в пример Надьке, Алевтина не должна спешить домой к восьми вечера, и может искать клиентов допоздна: последняя электричка уходит в двенадцать десять ночи.

Только Алевтина вернулась в лифт, вбежала тётя Паша, бледная, платок скособоченный. Еле ушла от облавы! На Ярославском вокзале вдруг нагрянули милицейские женщины в штатском, стали рыскать по туалетам, но Паша, видавшая не раз такие невзгоды, вместе с десятком других, прорвалась через милицейские заслоны, бросив позади сумки с дамским бельём, мохером и модными вязаными шапочками. Тётя Паша присела, не снимая платка, на лестничную ступеньку, и, отдуваясь, начала материться. Алевтина сочувственно покивала головой, хоть на самом деле не сочувствовала Паше: баба зарабатывает, дай бог всякому, другой раз наверстает. А от милиции бегать — дело обычное, Алевтине не раз приходилось.

На улице начался-таки снегопад. Снег уже хлюпал под ногами. На плешки Алевтине не было ходу с её видом и возрастом; там других полно, с зубами и причёсками. В такси ей тоже ходу не было, никакой таксист с ней работать не станет, вид не тот. У неё были, однако, свои приемы, и она знала, что она женщина везучая, всегда найдёт клиентов.

В этот ранний час — начало шестого — некуда было, кроме как в Гастроном, тот, что в здании гостиницы Москва. Алевтина вошла в широкие двери Гастронома, где ещё на пороге обвевала тёплая струя, пахнущая колбасами и апельсинами, разложенными под выгнутыми стёклами прилавков. Она быстро усекла, что порядочная очередь стоит в кассу фруктового отдела. Пройдясь разок по всему залу, чтоб оценить обстановку, она пристроилась в хвост очереди. Отсюда было удобно наблюдать. Очередь продвигалась медленно, Алевтина прикинула, что до