Андрей Геращенко (г. Витебск, Белоруссия) Паутина Циолковского, или Первая одиссея «Мира»

Повесть

Посвящаю памяти моего руководителя и старшего товарища, заслуженного военного лётчика СССР, генерал-майора ВВС, председателя Белорусской патриотической партии Анатолия Игнатьевича Баранкевича

Глава первая ПАУТИНА ЦИОЛКОВСКОГО (Пробуждение)

Через сверхсветовой барьер. Голубой сверхгигант Е750. Флотилия у Паутины Циолковского. Искривление пучков гравитонов. Странный объект. Общее совещание командования. Курс — центр Паутины.

«Мир» стремительно терял скорость — один за другим выключались гравитационные ускорители, переводя один из самых лучших космических кораблей Союза в режим обычного полета. Но даже здесь, в рубке Центрального пульта управления Андрей Шестун, командир «Мира», почти физически чувствовал, как его тело рвут во все стороны натянутые до предела ниточки гравитационного поля ближайших звезд, галактик и даже всей Вселенной. Рубка была защищена тройным слоем бикронных полей, но даже здесь каждой клеточкой своего тела Шестун чувствовал всепроникающий и всеобъемлющий Универсум. И это дыхание Космоса было настолько нестерпимым, что командир, переживший это уже не один десяток раз, почувствовал прилив ужаса, парализующий волю и лишающий способности мыслить.

Это всегда было самым тяжелым моментом полета. Само воздействие гравитационного прилива было исследовано плохо. Вначале пытались полностью опереться на автоматику, но она выходила из строя и полеты в итоге пришлось планировать так, чтобы ускорение и торможение начинались по команде, но завершались без всякого участия интеллекта. Это было единственным выходом, потому что ни один человек и никакая электроника не могли принимать решения в момент сверхгравитационного перехода.

Ужас стал совсем нестерпимым, и Шестун, почувствовав дыхание смерти, провалился в небытие.

Когда Андрей открыл глаза, толчки почти прекратились — осталось затормозить всего несколько гравитонных реакторов. По большому экрану Центрального пульта управления пробежали голубоватые искры и он наконец зажегся, высветив бесстрастную и лаконичную надпись: «Скорость корабля — 350 000 км/сек, сверхгравитационный барьер преодолен успешно. Поломок и повреждений нет. Все системы работают нормально. Реальное время на корабле 2 февраля 3999 года, 17.00. На Земле сопоставимое время — 14 августа 4003 года. Реальное время полета — 9600 часов 40 минут 16 секунд. Нажатие контрольной кнопки запустит механизм подготовки к преодолению сверхсветового барьера».

«Человек все же включается быстрее», — с удовлетворением подумал командир и включил программу обзора пультов управления и жилых помещений корабля. На быстро сменяющих друг друга изображениях было хорошо видно, что на периферийных пультах, окруженных двойным кольцом бикронного поля, начинают приходить в себя космонавты. Постепенно изображение становилось все отчетливее и вот уже вполне можно было разглядеть черты лиц товарищей и спутников. Скоро на ЦПУ поступят сигналы о всех параметрах состояния людей, но электроника пока запаздывала, а командир не хотел ждать.

Первым открыл глаза Клод Мюррей, компьютерщик с Венеры, которого разыскали всего за два месяца до экспедиции где-то в Новом Париже.

— С пробуждением, Клод! — улыбнулся Андрей, встретившись с ним взглядом.

— Что? — переспросил Клод, ошарашенно глядя вокруг себя.

— Что, не сладко? Гравитационное похмелье — штука тяжелая, да и рассола у нас нет, — пошутил Андрей, вспомнив древнюю пословицу, в душе переживая за венерианина.

Клоду было тяжелее, чем ему, потому что, во-первых, за двойным слоем бикронного поля всегда тяжелее, а во-вторых, Мюррей впервые преодолевал гравитационное торможение и нужно было время, чтобы он окончательно пришел в себя.

После Мюррея очнулся старший вахтенный офицер Косовский.

— Ну, как дела, командир? — через силу улыбнулся офицер, едва лишь немного пришел в себя.

— Все в порядке. Просыпайся и ко мне в Пульт.

— Понял, — кивнул Косовский.

В общем-то Космический устав требовал от командира единоличного принятия решения, но Андрей летел с Косовским уже в третий раз подряд и хотел посоветоваться со старым другом. Так, впрочем, поступали и другие командиры кораблей, так что командир «Мира» вовсе не был исключением. Само же требование Устава касалось скорее кризисных ситуаций, когда промедление в принятии пусть не самого верного, но единственно обязательного для всех решения было просто жизненно необходимо.

Пока экипаж медленно возвращался к жизни, Шестун включил трехмерную голографическую карту, поместив в центр голубой сверхгигант Е750, чаще называемый просто Витязем А. Вокруг Витязя А тесной сетью расположились странные плотные пылевые туманности, образующие все вместе что-то вроде густой паутины на периферии планетарной системы Витязя А, состоящей всего из трех планет-гигантов, примерно схожих по размеру и строению с Юпитером и белой неяркой звезды Витязь Б, расположенной сразу за планетами. Туманность была настолько плотной, что сама двойная система Витязь А — Витязь Б была открыта совсем недавно и «Миру» теперь предстояло вплотную заняться этим странным пылевым ожерельем, получившим название Паутины Циолковского.

«Скорость — 300 000 км/сек. После выключения второго бикронного ускорителя ожидается преодоление сверхсветового барьера», — бесстрастно вывел на экран Главный компьютер.

Сверхсветовой барьер преодолевать было гораздо проще, чем сверхгравитационный. Внешне, в общем-то, ничего не менялось, только на экране неожиданно дружно вспыхивали тысячи звезд, которые обретали, наконец, реальность и способность быть видимыми для космонавтов. Пока корабль не пересек сверхсветовой барьер, окружающий мир для него как бы и не существовал, потому что ни одно физическое тело не могло в природе преодолеть сверхсветовой барьер без помощи бикронного ускорителя, который существовал в космосе только вблизи сферы Шварцшильда черных дыр.

Шестун ощутил, как его тело пронзили мириады маленьких иголок — потоки нейтрино и гравитонов, неожиданно обретшие реальность, атаковали атомы и молекулы нервной системы, сигнализируя прохождение сверхсветового барьера. «И здесь человек все же быстрее», — вновь улыбнулся командир. Почти тотчас стал прозрачным главный иллюминатор и перед Шестуном зажглось утыканное редкими звездами черное небо.