про  которых всякий на Библии готов поклясться, что у них  никаких этаких глупостей и в голове не может быть. Потому- то, заметьте, ему все и сходило. Раз или два бабы  совсем уж было брали его на крючок, но так и не поймали  ни разу, и только под конец ему это отыгралось. Он  со мной больше разговаривал, чем с другими, — считал,  что я из того же пекла нечистый, что и он, только грамоты  мне не хватает.

«Ну что, похоже разве, — бывало,  говорит, и голову гордо так держит, — похоже разве,  чтоб я когда-нибудь попался? Ведь в конечном-то счете,  что я собой представляю? Да ничего, говорит, рядовой,  ничтожество. А где же это видано, чтобы такие женщины,  с которыми я знаюсь, связывались с ничтожным рядовым?  Номер десять тысяч четыреста семь!»

 Говорит так,  а сам ухмыляется. Когда он нарочно не придуривался,  по его разговору сразу можно было догадаться, что он  действительно джентльмен.  

«Не пойму я тебя, — говорю я ему, — но только я  знаю, что душа у тебя, как у нечистого, и нам с тобой не  по дороге. Немножко побаловаться в свое удовольствие  — это я согласен, Ларри, но для тебя такое баловство  даже и не удовольствие. Не пойму я этого». 

 «Ты много чего не поймешь, — говорит он. — И я тебе  советую не судить тех, кто достойнее тебя». 

 «Достойнее! — говорю. — Господь с тобой, Ларри, что  ж тут такого достойного? Срам и позор, и ты еще в этом  убедишься».

  «Нет, ты не такой, как я», — говорит он и гордо вскидывает  голову. 

 «Благодарение святым, что не такой, говорю. Я если  и натворил чего, так сам же об этом жалею. Вот придет  твое времечко, говорю, попомнишь мои слова». 

 «Когда придет мое времечко, я к тебе явлюсь, чтоб  ты утешил бедное привидение, отец Теренций», — говорит  он, да и отправляется куда-то по своим пакостным  делам: набираться жиз-нен-ного опыта, как он говорил.  Дьявол он был, дьявол, адское создание! Вообще-то я  не пасую перед людьми, такой уж у меня характер, но  этого Ларри, ей-богу, боялся.

 Бывало, вернется в казарму,  кепи на затылке, завалится на койку и в потолок  смотрит да молчит — только прыснет вдруг ни с того ни  с сего, все равно как вода на дне колодца заплещется, и  уж я знаю, что он задумывает новую пакость, и боязно  на душе становится. Давно это все было, так давно, но  только я еще долго потом отойти не мог. Я ведь вам рассказывал,  сэр, как после одной истории меня улещивали  да стращали, чтобы я из Тиронского полка ушел?

  — Из-за ремня и человеческой головы? — сказал я;  Теренс еще ни разу не изложил мне эту историю от начала  до конца.  

— Вот-вот. Теперь всякий раз, как в карауле стою,  мне прямо чудно делается, что я и сам под суд не попал.  Но я своего противника ударил в честной драке, да к тому  же он не сделал глупости — не помер. Для армии удача,  что он не помер. Меня все уговаривали, чтобы я согласился  на перевод, сам командир меня уламывал. Я и согласился  — подводить командира не хотелось, а Ларри  мне сказал, что это для него огромная потеря, хотя чего  такого он во мне терял, не знаю. Так я и попал в Старый  полк, предоставил этому Ларри отправляться в ад без  моей помощи и уж думал, никогда его больше не встречу,  разве что в суде после какой-нибудь стычки в казармах...

—  Эй, это кто там с территории уходит? — зоркий  глаз Теренса приметил белую форму, мелькнувшую за  изгородью. 

 — Сержанта нет, уехал, — донесся голос.  

— Сержанта нет, так я за него, и я тебе не позволю  на базар бежать — ищи потом тебя посреди ночи с патрулем.  Нелсон, это ведь ты там, я знаю, ну-ка вернись на  веранду!   Разоблаченный Нелсон поплелся обратно к своим товарищам.  С минуту на веранде слышалось ворчание; затем  опять стало тихо, и Теренс повернулся на другой бок  и продолжал:

— После того дня я Ларри долго не видал.  Перевод — это как смерть, всей прошлой жизни конец, а  тут еще я на Дине женился, где уж старое поминать.  Скоро кампания началась, мы воевать отправились, и у  меня сердце прямо надвое разрывалось; Дину-то я в Пинди, в казармах оставил. И уж теперь я в драку лез  с оглядкой, но уж зато когда входил в раж, вдвое свирепей  дрался. Помните, я вам рассказывал про стычку в  Театре Сильвера? 

 — Чего это ты рассказывал про Театр Сильвера? —  быстро проговорил Ортерис, оглянувшись на нас через  плечо.  

— Да ничего, дружок. Ты знаешь эту историю. Так  вот, после того дела наш Старый полк соединили с тиронцами — убитых подбирать, ну и, конечно, я пошел  посмотреть, не встречу ли кого знакомого. И тут же наткнулся  на Ларри! Как это я его не заметил, не понимаю;  он остался такой же красавчик, только постарел, ну да  причин к тому у него было предостаточно.

«Ларри, — говорю  я ему, — ну что, как ты?» 

 «Вы ошиблись, — отвечает он с этой своей джентльменской  улыбочкой. — Тот, кого звали Ларри, умер три  года назад. А меня зовут Бабья Погибель».

Вижу, значит,  сидит в нем прежний дьявол. Но мы были сразу после  дела, и тут не до проповедей. Уселись поговорить  о том, о сем.  

«Я слышал, ты женился, — говорит он и трубкой попыхивает,  не спеша. — Ну как, счастлив?»

   «Буду счастлив, как в казармы вернемся, — отвечаю . — Сейчас у нас как бы разведка пополам с медовым  месяцем».  

«А я тоже женат», — говорит, и медленно так дым  пускает, все медленнее и медленнее, и трубку прикрывает  пальцем.

  «Желаю тебе всего наилучшего, говорю. Новость-то  отличная».

  «Ты так думаешь?» — говорит; и тут пустился он толковать  про кампанию. Еще на нем и пот-то не обсох после  дела в Театре Сильвера, а он уже о новом бога молит.  Я себе полеживаю и слушаю — отдыхаю в свое удовольствие.  А он сперва говорил сидя, но после встал с земли  и покачнулся этак, чуть не упал, и лицом скривился.  

«Да ты уже получил больше, чем тебе положено, —  говорю я. — Проверь-ка свое хозяйство, Ларри, похоже,  что ты ранен».  

Он вскинулся — как шомпол стал, прямой! — и обложил  меня с головы до ног; и ирландской обезьяной обозвал,  и прочим. Будь мы в казарме, я бы ему дал под  ребра, и тем бы кончилось; но тут война, да мы еще после  такого дела; всякий может выйти из себя. Одни в  драку лезут, а другие — обниматься. Потом-то я был рад,  что кулаки в карманах оставил. И как раз наш капитан  Крук подходит, а он перед тем с одним офицериком молоденьким  разговаривал, из тиронцев. 

 «Мы и сами до ручки дошли, — говорит мне капитан, —  но у тиронцев дела еще хуже, некому командовать. Отправляйтесь-ка туда, Малвени, и побудьте там за младшего сержанта, за капрала, за младшего капрала — одним  словом, за всех, сразу, пока вас не сменят».

  Ну, отправился я и принялся за дело. Там один только  офицерик оставался, и никто его не слушал.