* * *

Имея желания плотские,

Он сдерживал чувства свои.

Ещё не любил он Бродского,

Стесняясь своей нелюбви.

Любил он еду домашнюю,

Не принимая фаст-фуд,

Но эту любовь к настоящему

Скрывал от злых пересуд.

Стеснялся выразить мнение

И что-либо осуждать.

И в обществе потребления

Стеснялся не потреблять.

Мейнстримы интеллигенции

Давили его естество.

Нелепые тренды, тенденции

Рождались не для него.

Стеснялся он даже стеснения,

Себе говорил: не глупи,

Не сдерживай чувства и мнения,

И Бродского возлюби.

* * *

Легко эстетствовать по жизни!

И в стихотворную канву

Изящные неологизмы

Вплетать, поддавшись озорству.

Труднее сочинять простое

И не кичиться, не форсить,

Что есть умения такое

С благими музами дружить.

Сейчас ненужное уменье.

А в пушкинские времена

Имел бы славу и почтенье,

Пусть не доходы — ордена.

Блистал бы на любовном фронте,

Даря поэмки и стишки.

Писал бы барышням экспромты

В надушенные дневники.

Не утруждаясь политесом

Дуэльных кодексов, силком

На баттл вызвал бы Дантеса

Пинать задиристым стихом.

К чему рапиры-пистолеты,

Когда гусиное перо

С моим талантом ткать сонеты

Сумело б отстоять добро.

Сумело б выстроить эстетный

Воздушных замков яркий мир!

(И провести междупланетный,

Масштабный шахматный турнир?)

Легко эстетствовать по жизни,

Витийствовать и рассуждать.

Пока твою не справят тризну,

Изволь, что можешь, рифмовать.

* * *

Ещё Берна́ру Ша́ртрскому в веке так двенадцатом

Удалось подметить, что все мы в данный час

Похожи на карликов, севших на гигантские

Плечи исполинов, живших прежде нас.

Видят великаны ведь дальше, чем мы, карлики,

Но когда пристроишься на плечах у них,

Сразу получается, наших глаз хрусталики

Могут видеть далее всех великих сих.

* * *

Цицерон говорил: «Ганнибал у ворот!»,

Но его абсолютно не слушал народ,

И пока гром не грянул, и враг не пришёл,

Говорили, что тот Цицерон — балабол.

Всем известно, что рядом, под боком,

Не бывает на свете пророков.

* * *

Чу́дище о́бло, озо́рно, огро́мно,

Стозе́вно и ла́яй

Смотрит вослед — не беззлобно и томно, —

Почти не мигая.

Мозгом спинным ощущать этот взгляд ты

Ещё будешь долго.

С чудищем о́блым общаться вприглядку —

Стараться без толка.

Исса, сын крестьянина

О прогрессе и улитках

Об обращении Иссы к улитке тихо ползти вверх по склону Фудзиямы, до самых высот оной.

Нам врут: не только вверх улитки

Ползут по склонам Фудзиямы —

Они порой довольно прытко,

Глупя, соскальзывают в ямы;

Крадутся перпендикулярно

Бегущей на верха́ дороге.

Они — как будто биполярны,

Как есть же — просто брюхоноги.

Прогресс стал следствием ошибок

И проб — не глупого стремленья

Стай фудзиямовых улиток

Взбираться вверх до помраченья.

Навеянное Иссой

1.

Глу́бится ямка под струйкой мочи;

Снег у ворот.

Журчанье чуть слышно в безмолвной ночи

Песней без нот;

Снежный покров на земле неживой

Девственно чист,

Лишь у ворот он являет собой

Исписанный лист.

2.

Облетает листва с удручённого клёна,

С отвращением падая в грязь.

Беззащитно стоять будет клён обнажённый

До весны, никого не стыдясь.

И когда новый лист, закружив над землёю,

Упадёт, не задев никого,

Мир, охваченный глупостью и суетою,

Не заметит паденья его.

3.

Словно проснулись сверчки и пичуги,

Луг осмелел,

Близкими стали далёкие звуки,

День посерел.

Свежесть несёт набежавшая туча,

Зной бороздя.

Как тяжела, и душна, и тягуча

Жизнь без дождя.

4.

Утром роса

Мне омоет прохладой ноги.

Врут небеса,

Что они по природе не строги.

Капли росы,

Охладив, испарятся, исчезнут.

В строках Иссы

Они горьким «И всё же…» воскреснут.

Шмели и Бунин

На стихотворение «Последний шмель» И. А. Бунина — несмотря ни на что, с почтением.

1.

Может, Бунину шмель в этот день показался

Заунывно гудящей певучей струной

Потому, что Иван Алексеевич взялся

Тосковать, как положено барину в зной.

Глазки очень устали от яркого света,

Опустели поля и разросся бурьян.

Шмель уныло нажу́жживал арию лета, —

Был Иван Алексеич тоской обуян.

Он всё думал о том, что мечты человечьи,

Все глубины глубин не понятны шмелям,

Этим бархатным пчёлкам с янтарным оплечьем,

Не подверженным скуке и прочим соплям.

2.

Лаванда чуть ли не всё лето

Цвела, цветёт и будет цвесть.

Шмелей с рассвета до рассвета

В её кустах чудны́х не счесть.

По-бунински золотоплечи,

Но неожиданно легки,

Они лавандовые свечи

«Окучивают» по-мужски:

Кружат и мечутся меж нежно

Благоухающих цветов

И искушают безмятежно

Руладами жужжащих слов.

И так весь день, и так всё лето —

Пока их холод не проймёт,

Шмели с рассвета до рассвета

Кружат в лаванде хоровод.

3.

Лаванда и шмели не знают

Что наступил сентябрь унылый.

Цветы цветут, шмели летают,

Золотоплечи, быстрокрылы.

В их удивительном полёте

Среди чарующих соцветий

Есть восхищающее что-то

И что пытливый мозг бередит.

Как удаётся этим пчёлам,

При их не маленьком калибре,

Массивным, толстым и тяжёлым,

Летать с изяществом колибри?

Ах, впрочем, мир прекрасен этим

Клубком загадок, белых пятен.

И лишь сентябрь за гранью лета

Вполне и ясен, и понятен.

* * *

Мы Шрёдингера кошку

В своём эксперименте

По неопределённости

Размазали слегка:

Она жива