жвачку коровы, сбившись в табуны, стоя дремали лошади, отмахиваясь хвостами от надоедливых мух.

Яркое солнце раскалило родную землю. Даже собаки, забившись под телеги и пороги, не подавали голоса. Жарко и тихо…

И вдруг ворвался мчавшийся наметом на взмыленном коне казак. Он словно вырос из наполненного жаром воздуха, как мираж в пустыне, на окраине станицы и процокал копытами к станичному правлению, оглашая тихую улицу не криком, а воплем:

— Война-а-а-а…

Война! Короткое колючее слово поползло из дома в дом, из землянки в землянку.

«Война, война, война…» — глухо гудел набат церковного колокола.

«Война!» — эхом отдавалось это проклятое слово в душе каждого, сжимая сердца, подкатывая к горлу.

Кайзеровская Германия объявила войну царской России.

По тогдашним законам Семен Михайлович был обязан в тот же день явиться в станицу Великокняжескую к воинскому начальнику и там уже получить назначение в полк.

…И вот он уже садится на подводу.

— Что, Филипп, воевать пойдем? — кричит он, стараясь казаться веселым.

— Придется, — также стараясь казаться бодрым, отзывается Филипп.

Проводить Семена Михайловича на войну собралась вся семья, друзья, товарищи. Тяжелые это были часы. Мать и молодая жена в слезах.

Плачут и другие женщины, особенно солдатки. Мужчины крепятся.

— Не трусь, Семен, будь героем, — напутствовал Семена Михайловича отец.

Часть вторая ПРИШЕЛ ДРАГУН С ФРОНТА

В хмурое зимнее утро из хаты, почти вросшей в землю на самом краю станицы, вышел бравый старший унтер-офицер в суконной драгунской куртке, украшенной желтыми шнурами — тишкетами. Лицо у драгуна было обветренное, глаза живые, смышленые, над губой темнели чуть приподнявшие концы усики. Драгун подставил грудь сердитому ветру, поглядел на взлохмаченное тучами небо, на курившуюся над хатами утреннюю дымку, постучался к соседям. Закричал весело:

— Вы живы, Новиковы?

Филипп, молодой солдат-фронтовик, выглянул в окошко:

— Батя, гляди, Семен Буденный вернулся!

Он опрометью кинулся к двери, откинул засов, выбежал на улицу и крепко обнял драгуна.

И вот они встретились снова, Филипп и Семен Михайлович, через три года в станице Платовской. Войну они прошли порознь, судьба разбросала их по разным фронтам.

Вслед за сыном вышел и степенный бородач Корней Михайлович.

— Давно тебя ждем, Семен…

— Ну как тут живете?

— Живем тревожно, — ответил Корней Михайлович.

— Верно ли, что в правлении все еще сидит атаман?

— Аливинов, чтоб ему было пусто! — Корней Михайлович сплюнул. — И все еще властвует в Великокняжеской окружной атаман. А правда, Семен, что в Петрограде, в Москве уже прочно установилась Советская власть? Тебе об этом известно?

— Известно. Будем и у нас ее устанавливать.

— Богатеи-то за свою землю зубами вцепятся — не захотят отдавать, — вздохнул Корней Михайлович.

— А мы силой возьмем. Надо будет — и головы срубим…

— А поможет кто? Питер да Москва далеко.

— Фронтовиков разве мало вернулось в станицу? — спросил Семен.

— Городовиков вернулся.

Семен Оку Ивановича знал хорошо. Никифоров тоже здесь (с Никифоровым Семен служил в одной дивизии, после революции Семен был председателем, а Никифоров — членом солдатского комитета. Это был молодцеватый подпрапорщик, награжденный за храбрость тремя Георгиевскими солдатскими крестами).

— Была у нас сходка, — продолжал Корней Михайлович. — Никифоров говорил: подождем Семена, приедет, порешим, как лучше нам повернуть за Советскую власть. Ты, он говорил, с большевиками крепко дружил…

— Был у меня в Минске первостатейный учитель, — подтвердил Семен Михайлович, — Михаил Васильевич Михайлов^[1], председатель совета.

— А ты тоже в их партии?

— В нашей партии, хочешь, Корней Михайлович, сказать? Пока еще нет. Но стою за Ленина.

Увидев, что Филипп не отрываясь смотрит на его «Георгия» восторженным взглядом, Буденный улыбнулся:

— За что я их получил, в другой раз расскажу. И как они меня от расстрела спасли — тоже после. Сейчас некогда.

Буденный накинул куртку, еще раз улыбнулся, увидя разочарованное лицо Филиппа, попрощался:

— До вечера. Вот что, Филипп, — обратился Семен к жадно слушавшему младшему Новикову. — Собери-ка нынче вечером всех фронтовиков ко мне в хату. Кого сам встречу — сам позову.

Филипп вышел. Мороз сразу прихватил нос и уши. Зима в восемнадцатом была бесснежная, лютая. Ветер подметал начисто лед на застывшем Маныче. Филипп пришел к братьям Сорокиным. Братья были очень похожи друг на друга, хотя и не родились близнецами, старший был бондарем.

— Семен Буденный приехал, просил заходить нынче вечером.

И не успели расспросить братья Сорокины, как Филипп побежал дальше, к Никифорову.

— Семен приехал, вечером просил заходить!

Зашел на почту, к начальнику Лобикову. У Лобикова по случаю смутного времени работы было мало, корреспонденции не было, Филипп сообщил все новости и, прежде чем Лобиков собрался спросить, какие еще Семен принес новости, хлопнул дверью. Зашел к степенному бородачу Долгополову, тоже фронтовику, и к пехотинцу Сердечному… Всех оповестил. Не застал только Оку Городовикова — того дома не оказалось. Назад пошел медленнее, оттирая побелевшие уши, трепля рукавицей нос, отдуваясь от прожигавшего лицо ветра. Под ноги кидались пустолайки, облаяв, прятались по своим дворам.

На крыльце станичного правления стоял атаман, офицер Аливинов, прихлебатель богатеев, ненавистный всей голытьбе. Покосился подозрительно на Филиппа, но не окликнул.

«Скоро тебя спихнем! Повластвовал, хватит, — потирая уши, подумал Филипп. — Чуешь или нет свой конец?»

Аливинов, как видно, не чуял. Вызывал писаря, отдавал распоряжения, ласково пощелкивал по начищенному сапогу плеткой.

Налетел ветер и застучал по железной крыше правления. Тучи опустились ниже.

Буденный встретил неподалеку от правления Оку Городовикова.

— Здорово, Ока!

— Семен! Здравствуй! — обрадовался Ока.

— Давно с фронта?

— Да уж порядочно.

— А я — нынче ночью.

— Как добрался?

— Да нелегко, Ока. Сам знаешь: мешочников — туча, а у меня с собой седло, валенки, винтовка, мешок с едой, только коня не хватает. Залез в Минске в поезд, доехал до Бахмача. В Бахмаче дальше — ни тпру ни ну. Пешком пришел в Конотоп. От Конотопа добирались несколько суток. Сами воду на паровоз доливали, собирали топливо. Через Воронеж, Царицын насилу доехали. А ты, Ока?

Ока, в