Джордж Орвелл^[1] ЧАШКА КОФЕ В УЭСКЕ Фрагмент из книги «Памяти Каталонии»

Перевод с английского (автор неизвестен)

Редакция и послесловие Павла Матвеева

Гражданская война в Испании

В окопной жизни важны пять вещей: дрова, еда, табак, свечи и враг. Зимой на Арагонском фронте они сохраняли своё значение именно в этой очерёдности, с врагом на самом последнем месте. Враг, если не считаться с возможностью ночной атаки, никого не занимал. Противник — это далёкие чёрные букашки, изредка прыгавшие взад и вперёд. По-настоящему обе армии заботились лишь о том, как бы согреться.

Здесь, среди холмов, окружающих Сарагосу, нас донимали только скука и неудобства позиционной войны. Жизнь, как у городского клерка, — лишённая существенных событий и почти такая же размеренная: караул — патруль — рытьё окопов; рытьё окопов — патруль — караул. На вершинах холмов, будь то фашисты или республиканцы, сидели горстки оборванных, грязных людей, дрожащих вокруг своих флагов и старающихся согреться. А дни и ночи напролёт — шальные пули, летящие через пустые долины и лишь по какому-то невероятному стечению обстоятельств попадающие в человеческое тело.

Часто, глядя на холодный, зимний пейзаж, я думал о тщете всего происходящего. Войны наподобие этой всегда заканчиваются ничем. Раньше, в октябре, за эти холмы велись отчаянные бои; потом, когда из-за нехватки солдат, оружия и, в первую очередь, артиллерии крупные операции стали невозможными, обе армии окопались и закрепились на вершинах тех холмов, которые им удалось захватить. Вправо от нас держал позицию небольшой отряд POUM^[2], а левее, на отроге, находилась позиция PSUC^[3], перед которой высилась гора, усыпанная точками фашистских постов. Линия фронта шла такими зигзагами взад и вперёд, что никто не смог бы разобраться в положении, если бы над каждой позицией не реял флаг. POUM и PSUC вывешивали красный флаг, анархисты — красно-чёрный либо республиканский — красно-жёлто-пурпурный. Вид был изумительный, следовало только забыть, что вершину каждой горы занимали солдаты, а кругом все было загажено консервными банками и человеческим калом.

Вправо от нас сьерра поворачивала на юго-запад, освобождая место широкой, с прожилками потоков, равнине, тянущейся до самой Уэски. Посреди равнины было разбросано несколько маленьких кубиков, напоминавших игральные кости; это был городок Робрес, находившийся в руках фашистов. Часто по утрам долина тонула в море облаков, над которыми высились плоские голубые холмы, делавшие пейзаж похожим на фотонегатив. За Уэской виднелось много таких холмов, покрытых меняющимся каждый день снежным узором. Далеко-далеко плыли в пустоте исполинские вершины Пиренеев, на которых никогда не тает снег. Но и внизу, в долине, всё выглядело мёртвым и голым. Видневшиеся напротив холмы были серы и сморщены, как кожа слона. В пустом небе почти никогда не появлялись птицы. Никогда ещё, пожалуй, я не видел страны, в которой было бы так мало птиц. Нам случалось иногда замечать птиц, похожих на сороку, стаи куропаток, внезапно вспархивающих ночью и пугавших часовых, и — очень редко — медленно круживших в небе орлов, презрительно не замечавших винтовочной пальбы, которую открывали по ним солдаты.

* * *

По ночам и в туманные дни в долину, лежащую между нами и фашистами, уходили патрули. Наряды эти никто не любил — слишком холодно, да и заблудиться недолго. Вскоре я выяснил, что могу идти в патруль всякий раз, когда мне вздумается. В огромных ущельях не было ни дорог, ни тропинок; нужно было каждый раз запоминать приметы, чтобы найти дорогу обратно. По прямой линии фашистские окопы находились от нас в семистах пятидесяти ярдах, но, чтобы добраться до них, нужно было пройти мили полторы. Мне доставляло удовольствие блуждать в тёмных долинах под свист шальных пуль, с птичьим тирликаньем пролетавших высоко над головой.

Ещё лучше были вылазки в туманные дни. Туман часто держался весь день; обычно он покрывал только вершины, а в долинах было светло. Приближаясь к фашистским позициям, следовало ползти медленно, как улитка; было очень трудно передвигаться бесшумно по склонам холмов, не ломая кустов и не роняя камней. Лишь на третий или четвёртый раз мне удалось подобраться к фашистской позиции. Лежал очень густой туман; я подполз вплотную к колючей проволоке и начал прислушиваться. Фашисты разговаривали и пели. Но потом я вдруг со страхом услышал, что несколько из них спускаются по холму в моём направлении. Я спрятался за куст, который вдруг показался мне очень маленьким, и попытался бесшумно взвести курок. Но фашисты свернули в сторону, не дойдя до меня. За прикрывшим меня кустом я обнаружил различные следы прежних боёв — горку пустых гильз, кожаную фуражку с дыркой от пули, красный флаг, несомненно принадлежавший нашим. Я забрал флаг с собой на позицию, где его безо всяких сантиментов порвали на тряпки.

* * *

Как только мы прибыли на фронт, меня произвели в капралы, или cabo, как говорили испанцы. Под моей командой было двенадцать человек. Должность не была синекурой, особенно на первых порах. Центурия^[4] представляла собой необученную толпу, состоявшую главным образом из мальчишек пятнадцати-восемнадцати лет. Случалось, что в отрядах ополчения попадались дети одиннадцати-двенадцати лет, обычно беженцы с территории, занятой фашистами. Запись в ополчение была наиболее простым способом их прокормить. Как правило, детей использовали на лёгких работах в тылу, но случалось, что они попадали и на фронт, где превращались в угрозу для собственных войск. Я помню, как такой маленький зверёныш кинул в свой же окоп гранату «для смеху». В Монте-Почеро, сколько мне помнится, не было никого моложе пятнадцати лет, хотя средний возраст бойцов был значительно ниже двадцати. Пользы от ребят этого возраста на фронте нет никакой, ибо они не могут обходиться без сна, что в окопной войне совершенно неизбежно. Сначала никак нельзя было наладить ночную караульную службу. Несчастных ребятишек из моего отделения можно было разбудить только вытащив за ноги из окопа. Но стоило лишь повернуться к ним спиной, как они бросали пост и ныряли в свой окопчик, или же, несмотря на дикий холод, мгновенно засыпали, стоя, опершись на бруствер. К счастью, враг был на редкость малопредприимчив. Бывали ночи, когда мне казалось, что двадцать бойскаутов с духовыми ружьями или двадцать девчонок со скалками легко