Тютчев Федор Иванович - 35 книг. Главная страница.

Тютчев Федор Иванович
(23 ноября 1803, Овстуг, Орловская губерния — 15 июля 1873, Царское Село) — русский лирик, поэт-мыслитель, дипломат, консервативный публицист, член-корреспондент Петербургской Академии Наук с 1857 года, тайный советник.
Родился 23 ноября 1803 г. в селе Овстуг, Брянского уезда Орловской губернии, в родовитой дворянской семье, зимою жившей в Москве открыто и богато. В доме, "совершенно чуждом интересам литературы и в особенности русской литературы", исключительное господство французского языка уживалось с приверженностью ко всем особенностям русского стародворянского и православного уклада. Когда Тютчеву шел десятый год, в воспитатели к нему был приглашен С.Е. Раич, пробывший в доме Тютчевых семь лет и оказавший большое влияние на умственное и нравственное развитие своего воспитанника, в котором он развил живой интерес к литературе. Превосходно овладев классиками, Тютчев не замедлил испытать себя в поэтическом переводе. Послание Горация к Меценату, представленное Раичем обществу любителей российской словесности, было прочтено в заседании и одобрено значительнейшим в то время московским критическим авторитетом - Мерзляковым; вслед за тем произведение четырнадцатилетнего переводчика, удостоенного звания "сотрудника", было напечатано в XIV части "Трудов" общества. В том же году Тютчев поступил в Московский университет, то есть стал ездить на лекции с воспитателем, а профессора сделались обычными гостями его родителей. Получив в 1821 году кандидатскую степень, Тютчев в 1822 г. был отправлен в Петербург на службу в государственную коллегию иностранных дел и в том же году уехал за границу с своим родственником графом фон Остерманом-Толстым, который пристроил его сверхштатным чиновником русской миссии в Мюнхене. За границей он прожил, с незначительными перерывами, двадцать два года. Пребывание в живом культурном центре оказало значительное воздействие на его духовный склад. В 1826 г. он женился на баварской аристократке, графине Ботмер, и их салон сделался средоточием интеллигенции; к многочисленным представителям немецкой науки и литературы, бывавшим здесь, принадлежал Гейне, стихотворения которого Тютчев тогда же стал переводить на русский язык; перевод "Сосны" ("С чужой стороны") напечатан в "Аонидах" за 1827 г. Сохранился также рассказ о горячих спорах Тютчева с философом Шеллингом. В 1826 г. в альманахе Погодина "Урания" напечатаны три стихотворения Тютчева, а в следующем году в альманахе Раича "Северная Лира" - несколько переводов из Гейне, Шиллера ("Песнь радости"), Байрона и несколько оригинальных стихотворений. В 1833 г. Тютчев, по собственному желанию, был отправлен "курьером" с дипломатическим поручением на Ионические острова, а в конце 1837 г. - уже камергер и статский советник, - он, несмотря на свои надежды получить место в Вене, был назначен старшим секретарем посольства в Турин. В конце следующего года скончалась его жена. В 1839 г. Тютчев вступил во второй брак с баронессой Дернгейм; подобно первой, и вторая жена его не знала ни слова по-русски и лишь впоследствии изучила родной язык мужа, чтобы понимать его произведения. За самовольную отлучку в Швейцарию - да еще в то время как на него были возложены обязанности посланника - Тютчев был отставлен от службы и лишен звания камергера. Тютчев вновь поселился в любимом Мюнхене, где прожил еще четыре года. За все это время его поэтическая деятельность не прекращалась. Он напечатал в 1829 - 1830 годах несколько превосходных стихотворений в "Галатее" Раича, а в "Молве" 1833 г. (а не в 1835 г., как сказано у Аксакова появилось его замечательное "Silentium", лишь много позже оцененное по достоинству. В лице Ив. Сер. ("иезуита") Гагарина он нашел в Мюнхене ценителя, который не только собрал и извлек из-под спуда заброшенные автором стихотворения, но и сообщил их Пушкину, для напечатания в "Современнике"; здесь в течение 1836 - 1840 годов появилось около сорока стихотворений Тютчева под общим заглавием "Стихотворения, присланные из Германии" и за подписью Ф.Т. Затем в течение четырнадцати лет произведения Тютчева не появляются в печати, хотя за это время он написал более пятидесяти стихотворений. Летом 1844 г. была напечатана первая политическая статья Тютчева - "Lettre a M. le Dr. Gustave Kolb, redacteur de la "Gazette Universelle" (d'Augsburg)". Тогда же он, предварительно съездив в Россию и уладив дела по службе, переселился с семьей в Петербург. Ему были возвращены его служебные права и почетные звания и дано назначение состоять по особым поручениям при государственной канцелярии; эту должность он сохранил и тогда, когда (в 1848 г.) был назначен старшим цензором при особой канцелярии министерства иностранных дел. В петербургском обществе он имел большой успех; его образование, уменье быть одновременно блестящим и глубоким, способность дать теоретическое обоснование принятым воззрениям создали ему выдающееся положение. В начале 1849 года он написал статью "La Russie et la Revolution", а в январской книжке "Revue des Deux Mondes" за 1850 г. напечатана - без подписи - другая его статья: "La Question Romaine et la Papaute". По сообщению Аксакова, обе статьи произвели за границей сильное впечатление: в России о них знали очень немногие. Весьма невелико было также число ценителей его поэзии. В том же 1850 г. он нашел выдающегося и благосклонного критика в лице Некрасова, который (в "Современнике"), не зная лично поэта и делая догадки о его личности, высоко ставил его произведения. И.С. Тургенев, собрав при помощи семьи Тютчевых, но - по мнению И.С. Аксакова - без всякого участия самого поэта, около ста его стихотворений, передал их редакции "Современника", где они были перепечатаны, а затем вышли отдельным изданием (1854). Собрание это вызвало восторженный отзыв (в "Современнике") Тургенева. С этих пор поэтическая слава Тютчева - не переходя, однако, известных пределов - была упрочена; журналы обращались к нему с просьбой о сотрудничестве, стихотворения его печатались в "Русской Беседе", "Дне", "Москвитянине", "Русском Вестнике" и других изданиях; некоторые из них, благодаря хрестоматиям, становятся известными всякому русскому читателю в раннем детстве ("Весенняя гроза", "Весенние воды", "Тихой ночью поздним летом" и др.). Изменилось и служебное положение Тютчева. В 1857 г. он обратился к князю Горчакову с запиской о цензуре, которая ходила по рукам в правительственных кругах. Тогда же он был назначен на место председателя комитета иностранной цензуры - преемником печальной памяти Красовского. Его личный взгляд на эту должность хорошо определен в экспромте, записанном им в альбом его сослуживца Вакара: "Веленью высшему покорны, у мысли стоя на часах, не очень были мы задорны... - Грозили редко и скорей не арестантский, а почетный держали караул при ней". Дневник Никитенко - сослуживца Тютчева - не раз останавливается на его стараниях оградить свободу слова. В 1858 г. он возражал против проектированной двойной цензуры - наблюдательной и последовательной; в ноябре 1866 г. "Тютчев в заседании совета по делам печати справедливо заметил, что литература существует не для гимназистов и школьников, и что нельзя же ей давать детское направление". По словам Аксакова, "просвещенное, разумно-либеральное председательство в комитете, нередко расходившееся с нашим административным мировоззрением, а потому под конец и ограниченное в своих правах, памятно всем, кому было дорого живое общение с европейской литературой". "Ограничение в правах", о котором говорит Аксаков, совпадает с переходом цензуры из ведомства министерства народного просвещения в министерство внутренних дел. В начале семидесятых годов Тютчев испытал подряд несколько ударов судьбы, слишком тяжелых для семидесятилетнего старика; вслед за единственным братом, с которым его связывала интимная дружба, он потерял старшего сына и замужнюю дочь. Он стал слабеть, его ясный ум тускнел, поэтический дар стал изменять ему. После первого удара паралича (1 января 1873 г.) он уже почти не поднимался с постели, после второго прожил несколько недель в мучительных страданиях - и скончался 15 июля 1873 года. Как человек, он оставил по себе лучшие воспоминания в том круге, к которому принадлежал. Блестящий собеседник, яркие, меткие и остроумные замечания которого передавались из уст в уста (вызывая в князе Вяземском желание, чтобы по ним была составлена Тютчевиана, "прелестная, свежая, живая современная антология"), тонкий и проницательный мыслитель, с равной уверенностью разбиравшийся в высших вопросах бытия и в подробностях текущей исторической жизни, самостоятельный даже там, где он не выходил за пределы установившихся воззрений, человек, проникнутый культурностью во всем, от внешнего обращения до приемов мышления, он производил обаятельное впечатление особой - отмеченной Никитенко - "любезностью сердца, состоявшей не в соблюдении светских приличий (которых он никогда и не нарушал), но в деликатном человечественном внимании к личному достоинству каждого". Впечатление нераздельного господства мысли - таково было преобладающее впечатление, которое производил этот хилый и хворый старик, всегда оживленный неустанной творческой работой мысли. Поэта-мыслителя чтит в нем, прежде всего, и русская литература. Литературное наследие его не велико: несколько публицистических статей и около пятидесяти переводных и двухсот пятидесяти оригинальных стихотворений, среди которых довольно много неудачных. Среди остальных зато есть ряд перлов философской лирики, бессмертных и недосягаемых по глубине мысли, силе и сжатости выражения, размаху вдохновения. Дарование Тютчева, столь охотно обращавшегося к стихийным основам бытия, само имело нечто стихийное; в высшей степени характерно, что поэт, по его собственному признанию выражавший свою мысль тверже по-французски, чем по-русски, все свои письма и статьи писавший только на французском языке и всю свою жизнь говоривший почти исключительно по-французски, самым сокровенным порывам своей творческой мысли мог давать выражение только в русском стихе; несколько французских стихотворений его совершенно незначительны. Автор "Silentium", он творил почти исключительно "для себя", под давлением необходимости высказаться пред собой и тем уяснить себе самому свое состояние. В связи с этим он исключительно лирик, чуждый всяких эпических элементов. С этой непосредственностью творчества Аксаков пытался привести в связь ту небрежность, с которой Тютчев относился к своим произведениям: он терял лоскутки бумаги, на которых они были набросаны, оставлял нетронутой первоначальную - иногда небрежную - концепцию, никогда не отделывал своих стихов и т. д. Последнее указание опровергнуто новыми исследованиями; стихотворные и стилистические небрежности действительно встречаются у Тютчева, но есть ряд стихотворений, которые он переделывал, даже после того как они были в печати. Бесспорным, однако, остается указание на "соответственность таланта Тютчева с жизнью автора", сделанное еще Тургеневым: "...от его стихов не веет сочинением; они все кажутся написанными на известный случай, как того хотел Гете, т. е. они не придуманы, а выросли сами, как плод на дереве". Идейное содержание философской лирики Тютчева значительно не столько своим разнообразием, сколько глубиной. Наименьшее место занимает здесь лирика сострадания, представленная, однако, такими захватывающими произведениями, как "Слезы людские" и "Пошли, Господь, свою отраду". Невыразимость мысли в слове ("Silentium") и пределы, поставленные человеческому познанию ("Фонтан"), ограниченность знания "человеческого я" ("Смотри, как на речном просторе"), пантеистическое настроение слияния с безличной жизнью природы ("Сумерки", "Так; в жизни есть мгновения", "Весна", "Еще шумел весенний день", "Листья", "Полдень", "Когда, что в жизни звали мы своим", "Весеннее успокоение" - из Уланда), одухотворенные описания природы, немногочисленные и краткие, но по охвату настроения почти не знающие равных в нашей литературе ("Утихла буря", "Весенняя гроза", "Летний вечер", "Весна", "Песок сыпучий", "Не остывшая от зноя", "Осенний вечер", "Тихой ночью", "Есть в осени первоначальной" и др.), связанные с великолепным провозглашением самобытной духовной жизни природы ("Не то, что мните вы, природа"), нежное и безотрадное признание ограниченности человеческой любви ("Последняя любовь", "О, как убийственно мы любим", "Она сидела на полу", "Предопределение" и др.) - таковы господствующие мотивы философской поэзии Тютчева. Но есть еще один мотив, быть может наиболее могучий и определяющий все остальные; это - с большой ясностью и силой формулированный покойным В.С. Соловьевым мотив хаотической, мистической первоосновы жизни. "И сам Гете не захватывал, быть может, так глубоко, как наш поэт, темный корень мирового бытия, не чувствовал так сильно и не сознавал так ясно ту таинственную основу всякой жизни, - природной и человеческой, - основу, на которой зиждется и смысл космического процесса, и судьба человеческой души, и вся история человечества. Здесь Тютчев действительно является вполне своеобразным и если не единственным, то наверное самым сильным во всей поэтической литературе". В этом мотиве критик видит ключ ко всей поэзии Тютчева, источник ее содержательности и оригинальной прелести. Стихотворения "Святая ночь", "О чем ты воешь, ветр ночной", "На мир таинственный духов", "О, вещая душа моя", "Как океан объемлет шар земной", "Ночные голоса", "Ночное небо", "День и ночь", "Безумие", "Mall'aria" и др. представляют собой единственную в своем роде лирическую философию хаоса, стихийного безобразия и безумия, как "глубочайшей сущности мировой души и основы всего мироздания". И описания природы, и отзвуки любви проникнуты у Тютчева этим всепоглощающим сознанием: за видимой оболочкой явлений с ее кажущейся ясностью скрывается их роковая сущность, таинственная, с точки зрения нашей земной жизни отрицательная и страшная. Ночь с особенной силой раскрывала пред поэтом эту ничтожность и призрачность нашей сознательной жизни сравнительно с "пылающею бездной" стихии непознаваемого, но чувствуемого хаоса. Быть может, с этим безотрадным мировоззрением должно быть связано особое настроение, отличающее Тютчева: его философское раздумье всегда подернуто грустью, тоскливым сознанием своей ограниченности и преклонением пред неустранимым роком. Лишь политическая поэзия Тютчева - как и следовало ожидать от националиста и сторонника реальной политики - запечатлена бодростью, силой и надеждами, которые иногда обманывали поэта. О политических убеждениях Тютчева, нашедших выражение в немногих и небольших статьях его, см. Славянофильство. Оригинального в них немного: с незначительными модификациями это политическое мировоззрение совпадает с учением и идеалами первых славянофилов. И на разнообразные явления исторической жизни, нашедшие отклик в политических воззрениях Тютчева, он отозвался лирическими произведениями, сила и яркость которых способна увлечь даже того, кто бесконечно далек от политических идеалов поэта. Собственно политические стихотворения Тютчева уступают его философской лирике. Даже такой благосклонный судья, как Аксаков, в письмах, не предназначенных для публики, находил возможным говорить, что эти произведения Тютчева "дороги только по имени автора, а не сами по себе; это не настоящие Тютчевские стихи с оригинальностью мысли и оборотов, с поразительностью картин" и т. д. В них - как и в публицистике Тютчева - есть нечто рассудочное, - искреннее, но не от сердца идущее, а от головы. Чтобы быть настоящим поэтом того направления, в котором писал Тютчев, надо было любить непосредственно Россию, знать ее, верить ее верой. Этого - по собственным признаниям Тютчева - у него не было. Пробыв с восемнадцатилетнего до сорокалетнего возраста за границей, поэт не знал родины и в целом ряде стихотворений ("На возвратном пути", "Вновь твои я вижу очи", "Итак, опять увидел я", "Глядел я, стоя над Невой") признавался, что родина ему не мила и не была "для души его родимым краем". Наконец, отношение его к народной вере хорошо характеризуется отрывком из письма к жене (1843), приведенным у Аксакова (речь идет о том, как пред отъездом Тютчева в его семье молились, а затем ездили к Иверской Божией Матери): "Одним словом, все произошло согласно с порядками самого взыскательного православия... Ну что же? Для человека, который приобщается к ним только мимоходом и в меру своего удобства, есть в этих формах, так глубоко исторических, в этом мире русско-византийском, где жизнь и верослужение составляют одно,... есть во всем этом для человека, снабженного чутьем для подобных явлений, величие поэзии необычайное, такое великое, что оно преодолевает самую ярую враждебность... Ибо к ощущению прошлого - и такого же старого прошлого, - присоединяется фатально предчувствие несоизмеримого будущего". Это признание бросает свет на религиозные убеждения Тютчева, имевшие в основе, очевидно, совсем не простую веру, но прежде всего теоретические политические воззрения, в связи с некоторым эстетическим элементом. Рассудочная по происхождению, политическая поэзия Тютчева имеет, однако, свой пафос - пафос убежденной мысли. Отсюда сила некоторых его поэтических обличений ("Прочь, прочь австрийского Иуду от гробовой его доски", или о римском папе: "Его погубит роковое слово: "Свобода совести есть бред"). Он умел также давать выдающееся по силе и сжатости выражение своей вере в Россию (знаменитое четверостишие "Умом Россию не понять", "Эти бедные селенья"), в ее политическое призвание ("Рассвет", "Пророчество", "Восход солнца", "Русская география" и др.). Значение Тютчева в развитии русской лирической поэзии определяется его историческим положением: младший сверстник и ученик Пушкина, он был старшим товарищем и учителем лириков послепушкинского периода; не лишено значения и то, что большинство их принадлежит к числу его политических единомышленников; но его оценили раньше других Некрасов и Тургенев - и последующие изучения лишь углубили, но не повысили его значение. Как и предсказывал Тургенев, он остался до сих пор поэтом немногих ценителей; волна общественной реакции лишь временно расширяла его известность, представляя его певцом своих настроений. По существу он остался все тем же "неопошлимым", могучим в лучших, бессмертных образцах своей философской лирики учителем жизни для читателя, учителем поэзии для поэтов. Частности в его форме бывают не безукоризненны; в общем она бессмертна - и трудно представить себе тот момент, когда, например, "Сумерки" или "Фонтан" потеряют свою поэтическую свежесть и обаяние. Наиболее полное собрание сочинений Тютчева (СПб., 1900) заключает его оригинальные (246) и переводные (37) стихотворения и четыре политические статьи. Главным биографическим источником служит книга зятя поэта, И.С. Аксакова "Биография Федора Ивановича Тютчева" (М., 1886). Ср. еще некрологи Мещерского ("Гражданин", 1873, Љ 31), Погодина ("Московские Ведомости", 1873, Љ 195), М. С. ("Вестник Европы", 1873, Љ 8), Никитенко ("Русская Старина", 1873, Љ 8), анонимный - "Русский Вестник" (1873, Љ 8), оценки и характеристики - Тургенева (в "Современнике" 1854, Љ 4), Некрасова ("Современник", 1850), Фета ("Русское Слово", 1859, Љ 2), Плетнева ("Отчет Академии Наук", 1852 - 1865 г. - записка о Ф.И. Тютчеве, который в 1857 г. баллотировался, но неудачно, в члены академии), Страхова ("Заметки о Пушкине", СПб., 1888 и Киев, 1897), Чуйко ("Современная русская поэзия", СПб., 1885), Вл. Соловьева (перепеч. в сборнике "Философские течения русской поэзии", СПб., 1896, из "Вестника Европы", 1895, Љ 4). Интересные частности биографические и критические в "Воспоминаниях" князя Мещерского (СПб., 1897), "Дневнике" Никитенка (СПб., 1893), "Воспоминаниях" Фета (М., 1890, ч. II), статьях У - ва ("Т. и Гейне", в "Русском Архиве": 1875, Љ 1), А. ("Русском Вестнике", 1874, Љ 11), "Несколько слов о Ф.И. Тютчеве" ("Православное Обозрение", 1875, Љ 9), Потебни ("Язык и народность", в "Вестнике Европы", 1895, Љ 9), "Жизнь и труды Погодина", Барсукова, "Тютчев и Некрасов" и "О новом издании сочинений Тютчева", В. ("Русский Архив", 1900, Љ 3). Письма Тютчева, очень интересные, до сих пор не собраны; кое-что напечатано в "Русском Архиве" (к Чаадаеву - 1900, Љ 11), где вообще рассеяны сведения о Тютчеве - его знаменитые остроты и т. п.